заморозило окна до верха, давай, начерти на стекле имена — пальцами, дыханием, праной. мы зимой курсируем от квартир до квартир, и теплее всего рукам — у тебя в карманах. читать дальшезимним утром темно: глаз — стеклярус, а щёки — лёд, не проснулся — а в три слоя шерсти уже упакован. мама в садик сонную детку к восьми ведёт, детка маму бранит свежевыученным едким словом. заморозило окна — мне дырочку продыши: посмотри — инструмент в чемодане несёт пролетарий, сила трения спорит с щетиною зимних шин и, из форточки выпущенный, лопается шарик.
как им холодно, бедным, родной: снег у них и лёд. а у нас тут субтропик, и фенхелем пахнет ванна. ...наш хранитель к окошку с той стороны прильнёт, глядя в буквы, написанные пальцем, выдохом, праной.
Теплой осени осколок Затерялся в декабре. Люди бродят мимо елок, Не участвуя в игре: Не хватая жизнь за глотку, А удачу - за рукав, Тихо ждут автобус-«сотку», В предыдущий не попав. Им-то что, у них работа, Дети плачут, суп кипит… читать дальшеВ светлом небе светлый Кто-то, Зная это, крепко спит.
1 Любимая, я верю, ты во мне всецело растворишься без остатка, как черточка над "и" и "и" в "и-краткой" неотделимы. Знай, мы будем вне друг друга, как дома в моей стране: разбросаны в абсурдном беспорядке, читать дальшеи будет нам ни валко и ни шатко: к примеру, я... Погрязну ли в вине, распутстве или в чем еще похуже, не выберусь оттуда, сяду в лужу, иль окунусь в меланхолИю-осень, и выплеснусь, как из ведра наружу! Сюжет фатально без тебя непрочен во всем, что я (хороший и не очень)! 2 Во всем, что я (хороший и не очень), так много я, что я - не я порой! Как уживаются я-трус и я-герой, невинность-я и я-сама-порочность? Себя б найти среди иных и прочих, понять, зачем я, кто я и на кой, куда иду, своей иду ль тропой, дойти до запятой, потом - до точки, и встретить у Вселенной на краю не старость бы, а... молодость свою, где зрелости едва набухли почки (большое плаванье - большому кораблю!), где образ твой до мелочей отточен в стихах моих, но больше - между строчек. 3 В стихах моих, но больше - между строчек сплошные мели (взять бы глубины взаймы у корифеев той страны Советов (их в Советы уж не прочат!). В графе рожденья бы поставить прочерк: свою страну я словно взял взаймы и проиграл на поле той войны, холодной (или теплой, но не очень)... В сухом остатке - я, ни дать, ни взять, не мягкий знак, не твердый и не ять... Но ты еще не знаешь обо мне, и в унисон пока нам не играть в оттаявшей подснежником стране, в весне моей... пока еще весне... 4 В весне моей... пока еще весне невеста-юность будоражит соки и мысли сплошь не пошлы, а высоки, и страшно плыть на этой вышине! Мне кажется, порой, что я во сне и пробужденье грянет точно в сроки, очнувшись, я, обыденный и строгий, на жизнь свою как будто бы извне взгляну и прокручу ее стремглав как кинопленку: вот я вновь in love, верней - in fuck (in трах - еще верней!), и по частям себя всего раздав за столько в ожиданьи встречи дней твои черты я изучил вполне... 5 Твои черты я изучил вполне: они печальны, резки и глубоки! О, одиночество, ты проникаешь в строки как в масло нож! Ты так давно во мне пустило корни. Но, наедине с самим собою был я одиноким, иль просто ждал, пока наступят сроки той встречи в предначертанной весне, которая имеет полномочья любовь приблизить и любовь отсрочить, прибавить день и сделать меньше ночи, соединить нас, девственно-порочных в чертах рельефных, мне знакомых точно, пусть даже время их местами сточит. 6 Пусть даже время их местами сточит, иль некие черты сведет на нет за столько в ожиданьи встречи лет в сердечных бденьях, бдениях всенощных тебя я с каждым мигом вижу четче, верней - полней воспринимаю свет - он ласково твой обнял силуэт, (так летом солнце обнимает в Сочи). И мне не так удушливо смотреть, как осенью течет с деревьев медь, и день течет, и мысли между строчек в разброде и шатании. И смерть, увы, на миг, к нам становясь короче морщинками отметит или прочим... 7 Морщинками отметит или прочим напоминаньем, что еще я есть, являя миру радужную смесь хороших черт (и, черт возьми, не очень!)... Мой режиссер то плачет, то хохочет, исходит на добро, на зло, на жесть, благую и дурную дарит весть, и лишь тебя дарить пока не хочет! Когда же ты мои взрываешь сны, осколки их, что зеркала честны, лишь сочленить их остается мне, и образ твой взять из миров иных... Как часто он являлся мне во сне свидетельством о некой глубине! 8 Свидетельством о некой глубине да, станут наши жесты, наши взгляды! Нечаянная радость - ты есть рядом одна во всей Вселенской вышине... Волненья дрожь проходит по спине и кажется, что вслед за сердцепадом взлетаю я иль падаю куда-то: нет взлета, нет падения сильней, чем это ощущенье... Рая, Ада: от "нет" и "может быть" до "да"... Не это ль путь к душевному экстазу? Forever вместе, то бишь навсегда, ты - словно свет, что льет с иконостаса! Узнаю я тебя, поверь мне, сразу! 9 Узнаю я тебя, поверь мне, сразу в одежде всякой, посреди любых, иных и прочих, белых и цветных, приятных и, увы, не очень глазу... К тебе плыву дельфином, кролем, брасом, толпа людская мне дает под дых, и ты одна плывешь среди чужих, а сил все меньше, меньше с каждым часом, того гляди и прекратишь заплыв, вдохнув всей грудью желтый лейтмотив цветов тревожных, что ты ставишь в вазу... Дождись меня, тревожность прекратив (от одиночества исходят метастазы!), едва заметив третьим (что ли?) глазом... 10 "Все, кружась, исчезает во мгле - неподвижно лишь солнце любви" В.Соловьев
Едва заметив третьим (что ли?) глазом, что исчезает все, кружась, во мгле, и есть одно лишь солнце на Земле, его лучам сполна отдайся сразу... Наш шар земной любовью опоясан иль хаосом? Все суета и тлен? Но, в жесткой прозе о добре и зле тебе добром я быть хочу обязан! Давай порядок в жизни наведем, себя в желанных отпрысках начнем, накопленную нежность раздадим, Воздвигнем храм любви (хотя бы - дом), и Богом две судьбы соединим, и чувством, без сомнения, шестым. 11 И чувством, без сомнения, шестым является невинный взгляд ребенка, в нем все наивно, искренно и тонко, он знает все, что мы с тобой таим. Любой из нас ребенком был таким, да и сейчас душа на треть в пеленках, и детский взгляд за черствой взрослой пленкой все тот же, жаль все больше... нелюдим... Как мало по душам мы говорим, (а сколько мы в душе своей таим святого, детского, невидимого глазу!). Так, стань же детским волшебством моим, когда, боясь буржуйского ин'яза, скажу "Привет!" иль побанальней фразу. 12 Скажу "Привет!" иль побанальней фразу, ты встрепенешься вздорным воробьем... Идти по жизни под одним зонтом двоим в обнимку медленно ужасно... Хотя спешить мы все порой горазды, неспешный разговор с тобой начнем, пусть ни о чем, вернее - обо всем, вещах простых и сложных, всяких, разных... Так много в мире значащих вещей для двух, любовью связанных, людей, так много предстоит сказать двоим за (сколько нам отпущено там?) дней, что я, эмпатом становясь твоим, поймаю взгляд, как небо ловит дым! 13 Поймаю взгляд, как небо ловит дым, и погружусь, как в океан, навечно... Мы заново начнемся с нашей встречи, мы с чистого листа мир сотворим! Взойдет лишь солнце Именем Твоим, померкнут имена, событья, речи, спадет былое, обнажая плечи, взойдет лишь солнце Именем Твоим, весь мир предстанет несказанным светом, пусть все пройдет, но не проходит это, взойдет лишь солнце Именем Твоим, другого мне не надо будет света! И свет приняв (кто любит - тот любим!) в такт попаду с дыханием твоим... 14 В такт попаду с дыханием твоим, неровным и грудным твоим дыханьем, и бабочкой в силки поймаю тайну, что я дышу, пока тобой любим, что целым становясь с тобой одним, неразделимым (больно!) Мирозданьем, я возвожу нешуточное зданье, и страшно рухнуть оземь вместе с ним! Я долго строил карточную жизнь, движеньем мысли рушил этажи, и понимал, что всё не то, все не... (Со встречи нашей за меня держись!) что надобная, та, пока, что вне... Любимая, я знаю, ты во мне!
Магистрал Любимая, я знаю, ты во мне, во всем, что я (хороший и не очень), в стихах моих, но больше - между строчек, в весне моей... пока еще весне... Твои черты я изучил вполне! Пусть даже время их местами сточит, морщинками отметит или прочим свидетельством о некой глубине, узнаю я тебя, поверь мне, сразу, едва заметив третьим (что ли?) глазом и чувством, без сомнения, шестым, скажу "Привет!" иль побанальней фразу, поймаю взгляд, как небо ловит дым, в такт попаду с дыханием твоим...
"Не говори мне sorry, душа моя, Я по-ангельски не говорю"(с)
В детстве я в сказочной книжке увидел картину: Маленький мальчик выкладывал что-то из льдинок И восседала на мраморном троне, что слева, Бледная женщина Снежная как Королева
читать дальшеЯ вдруг подумал – тоскует по мальчику Каю Теплая, нежная, добрая… в общем – ДРУГАЯ Кто-то сказал ей: «Нельзя быть такой доррогая» Кто-то поддакнул: «А Кларра пррава, доррогая!»
Герда отправилась в путь в тот же пасмурный вечер Чтобы узнать – что такое морозная вечность Слухи ходили, что Герду украли вороны Те, что служили на благо Холодной Короны
Годы спустя я случайно увидел картину: Мальчик все так же выкладывал вечность из льдинок И восседала на мраморном троне, что слева, Девочка, ставшая ради него Королевой
на такой высоте холод плавит обшивку, и мат висит в разрежённом воздухе, как гало; а в салоне сидят ребята свои, смотри: имена их на буквы В., Н. и Л. светло.
читать дальшеразверни меня к иллюминатору. высота! то ли ветер белёс, то ли в радужке серебро, и дышать в бумажный пакет, и считать до ста, на такой высоте стынут стопы, седеет бровь.
и мотор сбоит, и скрипит всё, и в швы сквозит, и некормлен, нестрижен, вымотан мой десант, всё что есть – держи, положи себе на депозит, или промотай, ибо всё одно пропадать,
всё одно оставлять позади головни и дым, всё одно красноречивее рта – рука. успокой ребят и скажи, что пойдёшь вторым. разверни меня к люку и вытолкни. без рюкзака.
я ведь тоже могу — на излом, навылет, чтоб потом пять лет шесть недель кровило, ну а после всю жизнь в непогоду ныло — но зачем это нам двоим? я ведь так же могу — и с ноги, и с левой, очень просто это — ударить первой, не дождавшись, пока над ристалищем, верный, непреклонный, завьётся дым.
читать дальшено не будет дыма. тропа из Рима всё в куда попало ведёт, вестимо. в молоко попадаю, а значит, мимо, в молоке, что кошак, плещусь. не должны друг другу — ведь мы не в банке, я воровка, нищенка, хулиганка, я малыш в одеяле на быстрых санках, я должна тебе только вкус
твой, оставшийся в волосах на счастье, твои губы у моего запястья. если это в Чьей-то верховной власти — небо, знаю, нам всё простит: болевые все наши двое-точки, на амбарах наших пустых замочки, наши пени, чудовищные просрочки и невыплаченный кредит.
Письмо о прекрасном. В "конце из трёх точек", Я вижу, как криво меняется почерк, Поскольку достаточно терний и кочек - - [Я путаю буквы к утру].
читать дальшеОно, как всегда, называется "Музой", - - Две тысячи строк не из слов, а из музык, Они составляют мой завтрак и ужин, - - [А также, - мой кремний и трут].
Пишу о прекрасном, но, кажется, мало Русалочек, что доживают до бала, - - Я поздно узнала, куда я попала, - - [И это печально, мой друг].
Русалки, как Евы, и это - "во-первых", - - Кидают слова, словно яблоки, в пену, Смиряясь со званьем "две тысячи первой, Ножом разрезающей фрукт":
В дороге от самого Рая до Ада Им с ним и идти: напитаются ядом - - Русалки, по подлой природе, - Наяды... ... - [Срезаю с него кожуру], -
- От фруктов "подписанных" рушились "Трои", Но я претендую на подвиг героя: Пишу исключительно собственной кровью Своих исключительных рук.
Мы с тобою больше не свидимся, Нам с тобою теперь незачем. Только в память врезались,видимо, Никому уж ненужные мелочи.
Только в полке стола,кажется,Только в полке стола,кажется, Эти письма без адреса,стопками. И никто теперь не отважится Вскрыть конверты руками робкими.
Я храню безнадежно-преданно Лоскуты обветшалой нежности, И предчувствие неизбежности, И все то,что так глупо предали.
Только хлам отношений в ящиках, Помутнели стекла оконные. Мысли скатертью монотонною: "Вот она,любовь настоящая..."
Графоман со стажем, художнег с дипломом, генератор идей, контролёр и злобный гоблин, владелец необъятных плантаций травы, выводка Обоснуев и страшного Писца, специалист по изнасилованию собственного мозга
Мир: Солла Название: Случайность Автор: Lixsurr aka Ликс О тексте: миниатюра, фэнтези, закончен Возрастные ограничения: PG-13 Содержание: она пришла ночью, но не для того чтобы пожелать приятного сна От автора: предыстория к миниатюре "Вот решил попробовать..." читать дальше
Тринадцатилетний наследник герцога юный Вильям ворочался во сне и жалобно постанывал. Трепещущее пламя массивной свечи озаряло его бледное встревоженное лицо, сдвинутые брови, болезненный излом губ, капельки пота… Дверь в комнату приоткрылась, в образовавшемся проёме показалось красивое женское лицо, чуточку более бледное, чем приличествовало по нынешней моде, и не по годам молодое. Задумчивый взгляд её тёмных, выразительных глаз был направлен на мальчика. Несколько мгновений герцогиня размышляла, прежде чем осторожно войти внутрь. Прошелестел халат из тяжёлого плотного шёлка, почти бесшумно закрылась за ней дверь. В шаге от постели Беллатрикс остановилась, склонила голову на бок, теребя прядь длинных, по-домашнему распущенных волос. Вильям задрожал, заметался, пытаясь сбросить спутавшее его одеяло, сел с криком и испуганно уставился перед собой, а ещё через секунду – на мать, но тут же расслабился и нервно улыбнулся. – Мамочка, – Вильям утёр пот кружевным рукавом ночной рубашки, – это ты… – Да, – Беллатрикс ласково улыбнулась, только взгляд её остался затуманен мыслями. Вильям расправил одеяло, в котором так долго путался, подтянул его выше и посмотрел на герцогиню. Та стояла неподвижно, только пальцы с неспешной меланхоличностью перебирали так и не выпущенную прядь. – Мама, что-нибудь случилось? Женщина отрицательно качнула головой, так пристально разглядывая Вильяма, словно видела его впервые. – Мама, что-нибудь случилось? – холодея от тревоги, переспросил Вильям. Герцогиня улыбнулась, снова отрицательно качнула головой. Одно лёгкое движение руки – и халат стёк на пол, замерев изломанной горкой драгоценного шёлка. Женщина, оставшаяся обнажённой, шагнула вперёд, склонилась, пристально глядя сыну в глаза, неспешно приподняла одеяло и легла рядом. Вильям не шелохнулся, изумлённо взирая на неё. Каким-то внутренним чутьём он ощущал перемену в ней, но не мог точно выразить, в чём эта перемена заключалась. – Мам?.. Герцогиня крепко обняла его, прижимая к своему стройному обнажённому телу. Через мгновение ухоженные пальцы уже распутывали завязку на сорочке. Вильям в оцепенении только искоса смотрел на неё, да вздрагивал от прикосновений к обнажающейся груди. Он прогнал зарождавшийся в сердце испуг: ведь это его любимая мама, её не стоит бояться, она никогда не причинит вреда. – Мамочка, что ты делаешь? – шёпотом спросил покрасневший от смущения Вильям, когда её язык коснулся шеи и скользнул к уху, оставляя за собой влажный след. – Тихо, мой мальчик, – так же шёпотом ответила герцогиня, положив палец ему на губы. Вильям задрожал от странных, волнующих интонаций её голоса, от постыдных ощущений, которые вовсе не должны появляться от близости мамы. – Ты такой молодой, сильный, чистый… Исступлённо шептала Беллатрикс, изящными руками скользя по часто вздымающейся груди трепещущего Вильяма. – Твой сон был страшным, и я чувствую твой страх. Он живёт в тебе, он исходит запахом от твоей кожи, такой солёной на вкус, он бежит в твоих венах, сплетаясь с силой крови. И я чувствую твои потаённые желания. Ах, мой милый мальчик, тебе так стыдно за то, что тебе нравятся мои прикосновения, – она тихо рассмеялась, скользя тонкими пальчиками к шее ошеломлённого Вильяма. – Ты сама жизнь со всей её красотой. Вильям, ты прекрасен… Сказав всё это, Беллатрикс ещё крепче прижала сына к себе, снова лизнула шею и, блаженно улыбнувшись, жадно впилась в неё зубами. В первое мгновение Вильяма потрясла боль. Он вздрогнул всем телом, ещё до конца не осознавая причину страшного ощущения. В своей короткой жизни ему почти не приходилось чувствовать боль. Вильям не представлял, что она может быть такой невыносимой, и не мог подумать, что исходить она станет от его дорогой мамочки. Он попытался оттолкнуть маму, упёрся руками в её плечи, с сопением отдирая от себя – всё было тщетно. Он бился, извивался, царапался, но чужие зубы всё глубже погружались в его плоть, а неожиданно сильная ладонь зажала рот, не позволяя закричать, позвать на помощь. Вильям прекратил сопротивляться, когда перед глазами поплыли тёмные пятна. Он отчаянно желал бороться и дальше, но сил не осталось, только муть и странное покалывание в тех местах, где его касалось обнажённое тело герцогини. «Это не мама, – сквозь пелену беспамятства пробивалась мысль, – это не может быть мама… не может…» Боли больше не было, хотя существо по-прежнему вгрызалось в шею, причмокивая от удовольствия. Был полог в тенях и светящихся пятнах, было до ужаса громкое биение сердца и растекающийся в груди огонь. – Ты рехнулась?! – голос показался гулким, похожим на эхо. Сквозь мерещащиеся разводы Вильям с трудом узнал художника Паоло. В ушах нарастал звон, и мальчик едва различал слова. – Да отцепись же от него, отцепись! Демона с лицом мамы рывком оторвали от шеи. Паоло склонился ниже, повернул безвольную голову Вильяма на бок так, что угасающий взгляд того упёрся в резной столбик, поддерживающий балдахин. – Безмозглая дура, – гневно прошипел Паоло. – Ты его убила! Он сейчас подохнет. Ты чем думала, когда это делала? – Он такой свежий, такой живой… я не удержалась. – Неуправляемая… дура, – Паоло дёрнул Вильяма за подбородок, заставляя посмотреть на себя. – Подохнет ведь, а он твой сын… Вильям попытался отрицательно помотать головой в знак протеста против того, что это чудовище и есть его мама, но у него ничего не получилось. Комната стала раскачиваться, столбики кровати искривились, и полог прогнулся, своей тьмой норовя поглотить лежащего на постели. – Совсем мальчишка ещё, а ты его даже превратить не сможешь, – художник пристально рассматривал глаза Вильяма, словно надеялся разглядеть в них что-то важное. – Белла, ты ничего не делала? – Чего «ничего»? – обиженно прозвучал звенящий, будто раздвоенный эхом женский голос с пола. – А чего с тебя, с дуры, возьмёшь, – отмахнулся Паоло и ласково улыбнулся Вильяму. – Спи, мальчик. Надеюсь, что на том свете, если таковой существует, тебе повезёт больше. Полог оказался совсем рядом и охватил Вильяма своей непроглядной, пятнистой тьмой…
***
Сначала была темнота. Обычно Вильям спал со свечёй, но её, видимо, задуло сквозняком. Последний сон был просто омерзительным кошмаром. Вильям поморщился, вспоминая отвратительные подробности, чувство раздираемой плоти и гадкое покалывание. Рука Вильяма метнулась к шее и стукнулась обо что-то твёрдое. Сердце замерло, испарина мгновенно покрыла лицо, перепуганный Вильям принялся судорожно ощупывать всё вокруг, начиная догадываться, что лежит в каменном гробу. Но это было невозможно, ведь он же не умер! Вильям поспешно коснулся груди – сердце билось. И дыхание было. Пальцы скользнули к горлу, наткнулись на что-то шершавое, узловатое. Через мгновение он понял – это шрамы. Шрамы от глубоких укусов. Внутри у него всё похолодело, Вильям глубоко вдохнул и истошно закричал: – Мама! Папа! Помогите! Помогите! Мама! Папа! Мама! Помогите! Помогите! Помогите! Помогите! Хоть кто-нибудь! Помогите! Помогите! Мама! Мамочка! Мама, забери меня отсюда! Папа! Живой я! Живой я! Помогите! Помогите! В кромешной тьме слёзы текли по лицу, Вильям всё кричал и кричал, барабаня по неподъемной крышке гроба. Он кричал, кричал и кричал до тех пор, пока не сорвал голос, пока не разбил в кровь кулаки. Немного отдохнув, Вильям продолжал звать на помощь, уставал, впадал в беспамятство, изнывал от нестерпимого голода, снова звал. Звал. Звал. Звал. Звал. Звал… Но никто не откликался.
Белым по белому вышит мой оберег, Шелковой нитью вязи семи молитв. Если носить у сердца - не так болит. Ветренно, прячу волосы под берет.
читать дальшеБелым по белому реквием ноябрю. Снег на подошвах делает жестче шаг. Если носить у сердца - вольней дышать. Холодно, грею руки в карманах брюк.
Белым по белому, осень не держит бой. Письма пустые - вспомнить, но не прочесть. Если носить у сердца - большая честь, Но в то же время слишком большая боль.
Я без Тебя умру. Просто закрою глаза… Опавшею грязной листвой с неба скользит слеза. И будет мне веком миг, в сердце цветет печаль… Считаю секунды.. Слова уносятся в светлую даль. Смысл теряет жизнь, вечность льется за край… Я по Твоим следам то в пропасть лечу, то в рай. Я без Тебя умру… Просто забуду дышать. Всё – это Ты один… я привыкаю ждать. Тает вкус на губах желанной далекой мечты.. Je t’aime, mon amour et toi… tu c’est ma vie.
Цвета блекнут, а эти цветы просто завяли. Понурые головки ромашек склонились, осыпая на стол свои лепестки и желтую пыльцу. Ты говорила, что любишь желтый цвет, потому что он напоминает тебе солнце. читать дальшеВ такие моменты, твое лицо всегда озаряла улыбка, теплая и нежная. В комнате стоит сладковатый аромат ванили и твоих духов. Ты всегда любила сладкое. Приносила мне круасаны, присыпанные сахарной пудрой, и наливала стакан молока. Рядом с тобой всегда было тепло. Всегда казалось, будто светит солнце. Мои пальцы испачкались в пыльце цветов, и я желтым цветом вожу по листу бумаги в клеточку, где черной ручкой написаны твои стихи. У меня до сих пор остался твой шарф. Бирюзовый, который так шел к твоим голубым глазам. Еще один засохший лепесток упал мне на руку и он рассыпался в пыль под моими пальцами. Эти цветы стоят с того дня, как дверь за тобой закрылась навсегда. Я не выброшу их, пока они все не превратятся в ничто, оставляя коричнево-желтые следы на бумаге и гнилой запах мутной воды. -Зачем ты такое пишешь?- руки ложатся на плечи, а каштановые локоны щекочут давно небритую щеку.- Я принесла тебе молоко и круасаны, мой любимый писатель. (c)28.11.08