День расплавленной магмой вливался в сознанье. Солнце – оком безумным пылало с небес. И одно за другим испарялись желанья, Словно чьим-то дыханьем, уносясь от телес. читать дальше Возогналась душа, вдруг, под скорбные звуки. Тень вздохнула и прочь вместе с ней отошла. И остался лишь дух, да сознание скуки Видеть мир только в чёрных и белых тонах.
И остался лишь дух – враг безумных желаний, Враг любви, состраданья, надежд и мечты. Тот холодный, пустой, что создал все созданья И обрёк на познанье той своей пустоты.
Вот девушка - бурный речной поток, Вот девушка - тихая заводь. Вот девушка - как кровеносный ток. Вот девушка - скользкая наледь. Вот девушка - моря спокойный разлив, Вот девушка - к югу теченье. Вот девушка - в прорубь шальной заплыв, Вот девушка - слёз омовенье.читать дальше
Звучат незнакомые голоса Полжизни в моё оконце. Ты знаешь, сегодня я - небеса. И ты в меня светишь солнцем...
Вот миг - и к поверхности злой рывок! Друг в друге сомкнулись запястья. Зубами от жизни не рвал кусок, И, может быть, это счастье. Вот день - и нарушен ошибок ход, И будь то в штиль или бурю, В тебе к тебе же ищу я брод К солнечному июлю.
Яснее становится Божий план И список ролей в спектакле. Ты знаешь, сегодня я - океан. И ты в моей каждой капле...
Под березами белыми белыми... О любви чужой жалела ты - Рядом обнимала деревья, Кусты давно обнаженные, Обнимала их ты как завороженная. читать дальшеУтром солнце горело и было пусто. Лес да я... еще сон ушедшего лета. Машинально взяв сигарету, Твоя тень прикуривала от зажигалки - Китайской марки, те, что дают на сдачу, Сжимая ее крепко в ладони как на удачу. Твои пальцы дрожали... Огонек на ветру казался невидимым, Непривычно молчали мы, Лишь вороны кричали. Ты крутилась и я запоминал тебя в кадрах... Мне не хватало дыхания И памяти в плоской карте внутри. Тебя первую и сотую и трехтысячную. Пахло костром, листьями жжеными, Утром: девять ноль восемь И твоим ароматом горечи, Герлен 68... Смеялась ты, говорила - мы звезды, И пусть на нас все смотрят. Мы звезды, что ярко светят, мы звезды в лесу... Но кто нас в лесу заметит? Такая ты дивная, далекая и родная, Смешная и чужая, тогда в девять ноль восемь, Ничья... фотография - девушка-осень.
И ничто души не потревожит, И ничто ее не бросит в дрожь, — Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь. С. Есенин
Чего больше всего боятся люди? Быть одинокими до старости седой? И, засыпая, знать, что не разбудят. И жить в молчании наедине с собой…
читать дальшеЧего больше всего боится каждый? Быть преданным любимыми людьми? И то однажды, что казалось важным Разбито вдребезги, попробуй, собери…
Быть может Смерти, так боятся люди? Хотят все в Рай, но есть у нас грехи. И кто за страхи человечество осудит? Кто поведет по ложному пути?
Без страха мы теряем сладость жизни. Боязнь потери помогает нам любить, То – без чего и без кого на самом деле, Нам в этом мире просто не прожить. (A.R.)
"...полосы танцующего солнца сквозь мельчайший дождь спадали с неба. пряталась душа моя за ними..."
Ты такая разная: скромная, робкая Или очень властная, От слез горьких мокрая, Вдруг совсем неясная, Теплая, долгая, То пахуче-свежая, То болюче-колкая. Можешь быть ты нежною, Сгорбленной иль статною, Можешь быть ты снежною, Дурманно-ароматною. Будешь прятать лик свой, Паранджой укутывать, Все равно, тебя, Любовь, Я ни с чем не спутаю.
Я заблудился среди снежных вихрей. Я вышел в путь, забыв о фонаре, В чужом краю, в неведомой отчизне, Оставив всё, наперекор судьбе. читать дальше Ушёл я в ночь, и тьма меня объяла. Я прочь бежал от ложного огня. И страх терзал, и сердце трепетало, Но я искал, средь этой тьмы – себя.
Скрипучий снег. И колкие снежинки. Что впереди – о том не знал никто. Моё дыханье превратилось в льдинки. И день настал, что мутное стекло.
И тут же я стёр этот день рукою: Я не хотел, чтоб был неясным свет. Но две звезды, столкнувшись надо мною, Тот час свели мои труды на нет.
И я упал, ослепнувши от горя. Упал лицом в холодный, липкий снег… И вот всё кончено: толпится надо мною, Терзая тело, стая злых комет.
Пьяное солнце путается в облаках, Оком багровым ищет нас на земле. Пьяный отец возникает (бежать!!!) в дверях, Маленьким солнышкам годик и восемь лет. Глупые сказки текут из-под сомкнутых век. Воет волчонок в лесу – посылает всех нах... Слезки-ручьи обретают стремительность рек, Старое солнце с шипением гаснет в волнах.
"...Мы не об убийствах молчим часами, просто в тишине хорошо вдвоём. В этом тонкостенном хрустальном храме бесконечной нежности мы умрём." (с) Тара Дьюли
Кулаки ударяются об известку - Эти стены не слишком прочны. Вспоминай в темноте, как улыбки хлестки: Вспоминай еженощно. читать дальше Под чердачным окном в золотых отсветах Пляшут бесы во взгляде гордом. Ты взлетаешь как птица под хищный клекот И вцепляешься в горло.
Эта ярость пьянит и ломает кости Ты течешь в моих венах. Хруст лопаток, оскалы веселой злости: Ты, похоже, бесценен.
Остается чертить стихи на коленке, Из костей выбивая кальций. От желанья размазать тебя по стенке Сводит кончики пальцев.
Жила-была девочка. И была у неё банка. А ещё этой девочке везде и всюду попадались гусеницы. Падали в волосы с деревьев, залетали с ветром в окна, самозарождались на листьях комнатных растений, вылезали из узоров на обоях, выглядывали из дырок в штукатурке. Она их собирала - это же были её гусеницы, раз к ней пришли - и сажала в большую такую банку, чтобы не потерялись. И кормила понемногу травой и листьями. Читать дальше, но инсектофобам всё же лучше воздержаться.А потом случилось так, что девочка начала забывать про них. Отвлекалась на что-то другое, потом играла на компьютере, обсуждала мальчиков, красилась перед зеркалом, ненавидела себя за ширину талии и за размер груди, страдала бессонницей, сухостью глаз, нервными расстройствами и расстройствами желудка, тахикардией по ночам, сонным параличом по утрам, неразделённой любовью, непрошеной дружбой, высокомерием, близорукостью, завышенными амбициями, заниженной самооценкой, цинизмом и декадансом, страхом и ужасом, плохими фильмами и хорошим аниме, потрясающими актерами и отвратительными голосами озвучки – в общем, всеми теми дурацкими вещами, которыми страдает дышащий человек. Вернее, она думала, что страдает, потому что так положено, потому что так все делают, а на самом деле всё это время она спокойно сидела в кресле. Про гусениц же совсем и думать забыла. Вспомнила о них лишь через год, когда любимая бабушка подарила ей на день рождения золотую рыбку. Она была толстая, неуклюжая и очень-очень оранжевая - как рыбка, так и бабушка. Рыбке нужна была банка, чтобы жить, а не доживать свой кислород в кульке, поэтому девочка взяла ту единственную, что стояла у нее в углу дальнего комода за какими-то пыльными учебниками по матанализу, де соссюру и фрейду. Банка была пустая, совсем, только пыль на дне, и девочка просто взяла и сняла крышку. И тут же изнутри полезли гусеницы. Все, о которых не думалось. Их было много, гораздо больше, чем, как помнила девочка, их туда угодило. Они размножились, окуклились, возмужали, отложили яйца и снова стали личинками. Личинки породили личинок, много, очень много личинок, лысых и пушистых, и все они прятались под крышкой, через которую проникало чуть воздуха, а теперь хотели на свободу. И они поползли, темной, зеленой и синей массой переваливаясь через край, вытягиваясь вперёд на маленьких присосках, цепкими крючочками хватая пустоту перед собой. Огромный кусок гусеничной массы упал на пол и зашевелился, расползаясь и скрываясь под кроватью. Девочка испугалась. Она попыталась давить их, но им не было числа. Она закрыла банку, потому что самые огромные и страшные чудовища по-прежнему шевелились на дне, но юркие пролазы просачивались под крышкой и та шла волнами. Она попыталась отнести банку в ванную и утопить их - гусеницы вываливались по дороге, а сама банка была холодна, как лёд. Вода шла, но сливное отверстие отказывалось затыкаться, и гусеницы ползли по своим утопшим и перебирались через железные края ванной. Нашествие было не остановить. Личинок было много, так много, что девочка уже ничего не могла сделать с ними, только думала о том, как же сильно будет ругаться мама. Гусеницы покрыли ковёр и спрятались во тьме под шкафом, столом, кроватью, батареей, под старым проигрывателем, под обогревателем - везде были они. Девочка поняла, что уже никогда не сможет спать в своей комнате, и поэтому легла у порога. Ночью, когда включили фонари, она увидела, что гусеницы оставили свои убежища и теперь в поздних сумерках сидят на обоях. Стены, некогда белые, целиком скрывало это темное, живое, шевелящееся полотно, которое существовало теперь само по себе так, как привыкло к этому за долгий год за стеклянными стенками, питаясь собой же и множась, как раковые клетки. Когда диктор по радио объявил начало очередной ночной музыкальной программы, девочка закрыла глаза и заснула. И снилось ей, что все гусеницы в её комнате превратились в бабочек. Розовый луч уходящего дня окрасил их крылья в цвета летнего луга, по которому в детстве она бегала босиком, на котором спасала от коров соседскую собаку, боялась заброшенного дома у края леса и однажды спутала ядовитый аконит с колокольчиком - долго пришлось потом отмывать ладони. И всё то время, пока солнце неспешно спускалось за горизонт, крылья бабочек шуршали и шелестели, как стебли полевой травы на полуденном ветру.
и смотри по сторонам: вокруг столько историй (с) // Йоссариан полюбил капеллана мгновенно. С первого взгляда и до последнего вздоха.
пустая быль.
Случилось услышать в таверне сказ от воина с южных взгорий, Такую быль об одном из оборотней седых. Воин заговорил, и в таверне, шумящей, как в бурю море Каждый, слушая, вдруг затих.
Забудь, по каким раньше ходил дорогамЗабудь, по каким раньше ходил дорогам, Добирайся на слух: там, где шумит ковыль, И поет под ногой камень у горных отрогов, Копыта звенят, в воздух вздымая пыль, Гремят, сотрясаясь от ветра, ивы, И бьется, как сердце, река о лед – Туда не донесет ни корабль, ни конь ретивый, Где Эльмир Седой живет. Дойдешь нескоро на слух и ощупь, В дом постучишь - и откроют вмиг. Крылья орлов высота на ветру полощет, Там, где этот живет старик. А в доме усыпан пол жемчугами, Рубинами, смешанными с золой, Хоть днями их в карманы греби руками – Не унести во век всех богатств с собой. Седой позволит забрать, что захочешь, Но ты ведь не за камнями пришел сюда? В доме останься, дождешься ночи – Услышишь, как подо льдом замерла вода. И загремит, зарычит, завоет, Звериный дух весь заполнит дом. Седой волк на охоту ночную тебя позовет с собою На души к нему идущих, почившие подо льдом. А ты говори – нет клыков, когтей у тебя и шкуры, Чтобы, как он – драться и плоть вкушать. Терпи, когда будет смотреть волк хмуро, Не бойся, когда кровь застучит в ушах. Скажет Седой: раз такое дело, Выбирай, мой гость, с каким оружьем тебе полечь? И даст: лук серебряный и стальные стрелы Или щит дубовый да стеклянный меч. Выбирай! Лучше оружия этого нет на свете – И приготовься от волка принять удар. Бой будет платой за сокровища эти, Полагается плата за волчий дар. Победишь – уйдешь с тем, на что пал твой выбор. Проиграешь – поляжешь в глухих снегах. Надгробием будут тебе ледяные глыбы, А плакальщицей - в лед обратившаяся река. Я в сказки такие не верю, ну что ты, право. Старик, живущий в горах, ходящий по жемчугам. Такой бы уже приобрел дурную славу, И его голову к королевским кто-то уже бы сложил ногам. И богатства такие, и волчье проклятье, и оружие это – Ты верно сказал, легенда все эти луки, щиты, мечи, Которые вместо молота ковали лучом золотого света. У кого будет такое – кто ж о таком смолчит?
Оседланный конь уж копытами бьет и ждет – он распрощался. Поднялся, брагу допив, расправил громаду плеч. Он из таких – честных, сильных и грубых, он последний, видать, остался. И на перевязи диковинный, Неужели стеклянный Меч?..
Ваш дивный голос, словно солнца свет, Меня ласкал, лица касаясь нежно. Вы что-то говорили о судьбе, А я кивал, внимая Вам прилежно, Хоть не согласен с Вами был почти во всём.
читать дальше И всё ж не возражал – - Не смел я это делать, Когда в моей руке Ваша ладонь, Прохладная, доверчиво лежала. И я молчал. А пальцев Ваших дрожь Меня, меж тем, всё больше волновала. Я их ласкал, касаясь, как фарфор Касаются, что тоньше, чем бумага… Но тут, на миг, Вы наш прервали разговор, И, улыбнувшись, мило и лукаво, Вдруг мягко вырвали из рук моих ладонь.
"...Мы не об убийствах молчим часами, просто в тишине хорошо вдвоём. В этом тонкостенном хрустальном храме бесконечной нежности мы умрём." (с) Тара Дьюли
читать дальшеСтучать ночными коридорами Вдоль разрисованных фасадов Чужой души. Чужими спорами Я опыляю недра Ада,
Я - пыльных перьев толкование, Соцветие камней могильных, Стервятник. Имя? Кличка? Звание? Диагноз на ладони с-тыла
Начерчен Ночью и отчаянием. Звенит ключей развес по телу. Что там, под масками печальными - Ты не пришьешь к картону дела.
Стучу ночными перегонами - Знак Пи осветит мне дорогу. Там, за рисунками-иконами, Я стану прежним. Недотрогой.
"...Мы не об убийствах молчим часами, просто в тишине хорошо вдвоём. В этом тонкостенном хрустальном храме бесконечной нежности мы умрём." (с) Тара Дьюли
читать дальшеНота чистого разума в ворохе птичьих перьев - Я играю с судьбой, улыбаюсь оскалу рока: Есть же сила страшнее Авады, сильней Империо, Но о ней не расскажут в книгах и на уроках.
Эти игры еще не запятнаны кровью - ничьей, поверьте, Этих строк не коснулись напевы судьбы-старухи, Эта верность еще не доказана чьей-то смертью И еще не испачканы черным до локтя руки.
В этой книге страниц так немного, мне даже странно: И однажды придется убить или быть убитым. Но сейчас просто хочется жить этим летом пьяным Верить в вечную юность, не думать, что карты биты
И однажды проснуться - внезапно взрослее лета, Осознать, что сегодня доиграны птичьи ноты И уйти на войну, чтобы с Меткой - иль против Метки, Где погибнуть. Но так, чтобы помнили Тео Нотта.
А ты знаешь, Париж будет ждать до последних минут. Будет ждать оборванцев, искателей легких богатств. Будут так же надменны холодные стены аббатств, Где начало Небес. Где земной завершается путь. Здесь, в далёком краю, как обычно, горячечный май, Запах теплого хлеба, дразнящая музыка вальса... Мы сегодня с тобой одинаково сходим с ума, Чтобы солнечным утром уже непременно расстаться. Но ты знаешь, Париж будет ждать до последнего дня И вплетать в наши судьбы свой сладко-дурманящий яд, И манить до тех пор, пока мы не вернемся назад. Не вернуться в Париж - это камень, что нам не поднять.