Пушкину и иже..

[snova_zdarova]

"Я Вам пишу, чего же боле..."

Ну как старо..ах, как старо

Вот были времена, вот нравы..

Скорей не так..Вот, например, Монро

Да, да, Монро, та самая - Мерлин

С которой так жесток был мир

Ни красота, ни слава не спасла

В расцвете лет она "ушла"

А Пушкин..Александр

Прекрасные писал стихи

Погиб однако..от Любви

О времена, о нравы!

Картинки сводятся в одну

Идут ко дну

Хоть правы, хоть неправы

Лишь те, кто попадает в западню

Мораль сей басни такова:

Любовь, и Мир, и Дружба, и Семья

Вот то, чем стоит жить, друзья

Вот то, ради чего встаем

И спим, и дышим, и живем.

N.S.

P.S. Первая строка - это цитата из произведения Пушкина А.С. "Онегин"

И прошу не ругаться на меня сильно, я вообще не поэт и не писатель)) под настроение написала

@темы: Стихи

---

Любовь

[snova_zdarova]

Любовь - это Старт

Любовь - это Стоп

Любовь - это то, что никто не поймет

Любовь - это Море

Любовь - это Мир

Любовь - это Космос из черненьких дыр

N.S.

@темы: Стихи

---

Браслет из ракушек

[Цинциана]

* * *

Подари мне браслет из ракушек.
Мне другого подарка не надо:
Больше всех остальных безделушек
Буду именно этой я рада.

Почитался когда-то и где-то
Талисманом браслет из ракушек.
Помню солнце, и море, и лето
На колонах узор завитушек…

За века позабыт и разрушен
Древний город, в котором жила я.
Где теперь тот браслет из ракушек,
Что носила, с руки не снимая?

Память прежних моих воплощений
Вновь зачем-то всплывает… Послушай:
Не дари золотых украшений,
Подари мне браслет из ракушек.

@темы: Стихи

---

[Niandra]

Не умею писать поминальные речи…

Кем ты был для меня говорить- слишком долго.

У меня сейчас все слова - про последний вечер

И сжимает от горечи горло.

 

До последнего верить даётся непросто,

В то что есть, верить - невыносимо.

Как найти в себе мужество выдержать острое

Месиво в сердце, где найти в себе силы?

Вечность, знаешь ведь, вытерпеть сложно.

Все, что мне остается - обхватывать плечи,

И скучать по твоим глазам. Из пустого в порожнее

Свои мысли гонять и обугливать свечи.

---

Зимние сказки

[i-key]

На зимнем побережье, среди зеленых льдин,
в застывшем рыбьем жире простуженных ундин
я вспоминаю лето, и жар горячих крыш,
кота, что был безумно презрителен и рыж,
оранжевое платье, мотив Дюран-Дюран,
морских ракушек запах, и Лисс, и Зурбаган...

В начале было слово, что рифмою сплелось,
от "Как вас звать, сеньора?" до "Свидимся, авось!"
И все, что было раньше, - забылось, утекло,
рассыпалось в осколки витражное стекло,
в клубничной "Маргарите" растаял кубик льда
загадочной улыбкой Чеширского Кота...

А мы с судьбой играли, как дети, ты и я,
Кащея побеждали и Джека Воробья,
носились по вокзалам, пустыням и горам,
плясали джигу-дрыгу и напивались в хлам...

...В наследство мне достался большой калейдоскоп,
внутри него картинки сменяются легко:
вот кольца с изумрудом, вот замки на песках,
серебряная шляпа, журавлик в облаках,
щепотка древних зелий, колода Ленорман,
стеклянный колокольчик, железный барабан...

В легенде скандинавской найдем дворец из льдин,
там с надписью "Валгалла" есть книжный магазин.
Он внешне неприметен, но, знаешь, говорят,
что в подземелье гномы зарыли древний клад.
Никто еще оттуда живым не уходил!
Нам нужно заклинанье,
(но можно и тротил!)

...И черно-красный Ворон несет нас к облакам,
к молочным Средиземьям, кисельным берегам,
волшебных сказок россыпь взметая на лету -
про ливни из лягушек, болтливых какаду...
Он опытный инструктор - давай запоминать:
чтоб под матрас принцессам горошин не совать!
С огнИвом баловАться везде запрещено!
(но можно вызвать духов и ночью пить вино

А хочешь, мы накупим с малиной крем-брюле,
вишневых тарталеток и горьких трюфелей?
И будем слушать диски, запилим их до дыр,
закажем растворимой космической еды?
Стриптиз устроим в ванной, станцуем ча-ча-ча
и вызовем всех духов на ужин при свечах?
Порежем на кусочки ореховый пирог
и будем пить на крыше горячий пряный грог?

...Пока в руках удача, пока не свистнет рак,
мы не поверим в смерти дырявый лапсердак,
пробьют часы разлуку, растает ночь во сне -
давай прибьём кувалдой кукушку на стене?
Стучат соседи в стену, ломают нам замкИ,
но что для нас чужие ужимки и прыжки?
...Тут рыжий Кот явился и мявкнул:
"Господа!
Пришла пора прощаться.
Прощайтесь навсегда!"

В холодном лунном свете я вновь стою один,
на зимнем побережье, среди зеленых льдин,
Но в каждой новой сказке, что помним только мы,
хранятся наши тайны
в молчании
зимы...

@темы: Стихи

---

гвоздика и табак

[Jake Enotoff]

Гвоздика и табак.
И пластырь на руках,
Скрывающий рабочие мозоли,
Белеет, словно флаг -
Я с первого глотка
Сдаюсь и подчиняюсь алкоголю.

В стаканах тает лёд,
Но ви́ски бьет в виски́,
И разговор ушел в другую плоскость.
Как будто - я влюблён,
Как будто - мы близки,
Как будто между нами всё так просто.

На кухне гаснет свет,
И не нужны слова -
Не говори, молчи, я заклинаю.
И шанса больше нет
Тебя не целовать,
Когда уже все ясно между нами.

Но даже в темноте
Я чувствую твой взгляд,
Я трогаю волос твоих пружины.
Прикосновеньем тел
Особый ритм взят,
Единым целым сделав половины.

А после все равно
Покинешь ты мой дом,
Уехав на такси перед рассветом.
Но то, что эта ночь
Была совсем не сном,
Докажет привкус пряной сигареты.

@темы: Стихи

---

Инсбрукская волчица. Отрывок

[The wolf of Innsbruck]

Мне очень хорошо запомнились весна и лето 1908 года. Даже в мрачных тюремных стенах воспоминания об этом периоде жизни доставляют мне смутную радость. Те полгода дарили мне надежду. Я ждала, что очень скоро всё наладится, мечтала о лучшем будущем. Вероятно, я была тогда по-настоящему счастлива, только боялась признаться в этом самой себе. А потом всё резко понеслось под откос…
Теперь я могу вспоминать и анализировать сколько угодно. Венская тюрьма — неплохая возможность взять передышку и привести мысли в порядок. Даже инспектор, пытавшийся выжать из меня признание, на время отстал — наверное, разбирается с тюремным начальством. Вспоминать этого угрюмого типа, одетого в чёрное с головы до пят, было неприятно. Когда он приходил на ум, я невольно дрожала и испытывала желание сбежать на край света.
Нехорошие предчувствия возникли у меня ещё двадцать третьего октября. Тогда инспектор впервые явился к нам домой. Меня одолевало искушение убежать, но я сдержалась. Поступи я так, они сразу заподозрят, что я — единственная виновница страшного убийства. Однако Дитрих пришёл к нам, уже уверенный, что именно я, Анна Зигель, шестнадцати лет от роду, совершила это злодеяние. Но, едва послышался шум в прихожей, я каким-то наитием поняла, что это полиция. Немедленно встав с кровати, где бессмысленно валялась всё утро, я быстро поправила волосы и потуже затянула поясок на домашнем платье.
— Скажите, фрау, — произнёс незнакомый мужской голос в гостиной, — могу я видеть Анну Катрин Зигель? Мне нужно с ней поговорить.
Не дожидаясь, пока меня позовут, я вышла в гостиную. Посетитель производил весьма странное впечатление. Густой бархатный голос не сочетался с его тщедушным телосложением. Ростом он был едва ли на ладонь выше меня, плечи, руки и ноги — невероятно тощие. Но его взгляд! Он смотрел на меня, не мигая, как будто хотел проникнуть внутрь моей головы и увидеть изнутри все тайные мысли. Чёрная одежда и угрюмое выражение лица придавали этому мужчине нечто демоническое.
— Доброе утро, фройляйн, — вежливо произнёс он. — Не разбудил ли я вас? Не удивлюсь, если после вчерашних событий вы половину ночи провели без сна. Иногда люди сутками не могут прийти в себя после сильных потрясений. Прошу простить за беспокойство!
— Не стоит извинений, — спокойно ответила я. — Ваша служба требует этого. Чем я могу вам помочь?
Я поняла, что это сыщик привык начинать беседы с подозреваемыми издалека, с нейтральных тем. Он надеется заговорить меня, а затем ошарашить хитрым вопросом, поймать в ловушку. Но я дала ему понять, что меня так легко не проведёшь. В его взгляде мелькнуло что-то вроде уважения.
— Для начала представлюсь, — кивнул он. — Я инспектор полиции. Расследую обстоятельства пожара в гимназии, где вы учились. Может быть, вам приходилось слышать моё имя — Флориан Дитрих?
Теперь я отчётливо вспомнила это лицо с глазами, обведёнными тёмными кругами и запавшими щеками. Усмехнувшись, я начала быстро перечислять:
— Флориан Эрнст Дитрих, самый известный тирольский сыщик. Издал серию психологических статей о поведении преступников. Расследовал полсотни загадочных преступлений в Тироле и по всей Австрии.
Моя блестящая речь возымела нужное действие. Дитрих сначала ошарашено молчал, а потом улыбнулся и всплеснул руками:
— Потрясающе! — воскликнул он. — Думаю, даже моё начальство не ответило бы подробнее. Вы большая умница, фройляйн Анна! Такой богатый кругозор… Вы с лёгкостью могли бы стать лучшей ученицей гимназии.
Вот опять! Он пытался притупить моё восприятие лестью, чтобы неожиданно подбросить коварный вопрос.
«Я не дам себя поймать!» — мысленно крикнула я, чувствуя, что руки предательски дрожат от нервного возбуждения.
— Не хотите ли кофе, инспектор? — вмешалась мама.
— Не откажусь, — кивнул гость. — Мне бы хотелось задать вашей дочери несколько вопросов и я не буду больше обременять вас своим присутствием. Мы обязаны блюсти регламент и от этого никуда не денешься.
— Я понимаю, — вмешалась я, но инспектор будто не замечал моего присутствия и, забыв, кого он пришёл допрашивать, заговаривал с мамой:
— Это немыслимо, как вспомню этот звонок, мурашки по коже. Кляйн вообще потом весь день молчал, ну куда ему, мал и глуп ещё до таких страстей. Да даже у меня до сих пор в ушах звенит. Да вы, фрау, не беспокойтесь — время терпит… Подождём, пока кофе сварится, а?
— Господин инспектор! — я уже с трудом подавляла раздражение. — Вы, кажется, меня хотели допросить?
— А? — инспектор моментально повернул ко мне голову и ещё раз оглядел меня своими тёмными глазами с ног до головы. — Ну время терпит, я самое основное спросить успею всегда. Вы не забудьте, потом я должен буду уже под карандаш взять с вас показания, возможно, у меня появятся новые вопросы к вам… Так, о чём мы говорили? Ах, да — вчера вы не заметили ничего странного? Часа так в два?
— Ровно ничего, господин инспектор, — ответила я, немного расслабившись. — В нашей школе редко что-то происходи…ло…
— Та-а-ак, — инспектор повернул голову куда-то в сторону. — Неужели вас ничего не насторожило вчера?
— Я учуяла запах дыма, — ответила я. — Сбежала вниз, а там уже и полыхнуло.
— О-о, да вы прям в рубашке родились, — подхихикнул иснпектор, а мне показалось, что он глумится надо мной. — Ваши одноклассницы… Боже ты мой!.. Все с травмами, с ожогами. Отличница ваша, Кауффельдт, отделалась сломанной рукой, а вот Ирме Нойманн повезло меньше — она останется инвалидом, Сара Манджукич сломала себе рёбра, и вы одна целая и невредимая. Неприлично даже как-то, вы в этой компании белая ворона!
Дитрих ударил метко в цель, наступив мне на больную мозоль. Он будто насмехался и плевал мне в лицо. Я уже не могла себя сдерживать и чуть не закричала на инспектора:
— Вы, инспектор, кажется, смеётесь надо мной?! Да будет вам известно, насмехаться над чужой бедой, подло!
«Злюсь ведь, злюсь! А со зла и проговориться недолго», — подумала я, спрятав руки в карманы.
— Ох, простите, — ответил Дитрих. — Не хотел вас задеть. Я так понимаю, тема для вас больная. Насколько можно судить, вы не ладили с одноклассницами?
«Если буду запираться, навлеку на себя подозрения», — думала я. Можно было солгать и сказать, что отношения у нас были, не считая мелких неурядиц, хорошие, я даже подруг имела и вместе мы ввязывались порой в опасные предприятия. Инспектор равнодушно отвёл взгляд в сторону. А я принялась нервно притаптывать. Дитрих будто лукаво подмигнул мне. «Знает!» — мелькнуло у меня в голове. В этот момент в комнату вошла мама с чашкой кофе в руке. Кухарки со вчерашнего дня не было.
— Спасибо, — произнёс Дитрих всё с тем же фамильярным тоном, который меня всё больше раздражал. — Ничего, если я закурю?
Мы с мамой равнодушно замотали головами. Получив наше молчаливое согласие, инспектор достал коробку с папиросами и закурил. От него потянулась тонкая струйка табачного дыма, инспектор отхлебнул кофе неторопливо, словно стремился растянуть удовольствие. Он точно расслабился и в следующий миг, затянувшись папиросой, спросил:
— Так значит, отношения с одноклассницами у вас были неважные? В чём это выражалось?
— Ну… Бывало, дверь специально так толкнут, чтобы я лоб ушибла, потом тёмную устраивали, бывало, вытолкали из класса, заплевав спину, заперли в шкафу… Вот так… Всю жизнь.
Моя мнимая откровенность должна была убедить следователя, что мне не в чем сознаваться, однако Дитрих прицепился ко мне, как пиявка, решив, видимо, что раз я осталась невредима, значит я и есть убийца.
— И… Не возникало ли у вас желания поквитаться с ними? Ну, ответить им тем же?
— Однажды я распорола Хильде Майер лицо, потом фон Штауффенберг уколола булавкой, потом ещё как-то «разыграла» Марен Кюрст. Что-то тогда у меня замкнуло, в глазах потемнело. Я её основательно тогда потрепала.
В последнем я малость приврала — я постаралась как-то сгладить эпизод, когда я чуть не придушила гренадершу Хельгу Мильке, Марен же я подожгла крышку парты. Очень удобно — все упомянутые мной личности уже мертвы и ничего возразить не смогут.
— И… Я понимаю, к чему вы клоните, — я вытерла взмокшие ладони о свитер. — Мне оставалось учиться меньше года, вытерпела бы.
А не зря ли я это сейчас сказала? Стоило догадаться, что я буду первой подозреваемой. Стоило ли говорить ему в лоб, что я разгадала ход его мыслей?
— В таком деле приходится проверять всех и вся, и в подозреваемые у меня попали чуть ли не все, в том числе, и ваша любимица — Ингрид Лауэр. Мало ли что ей могло в голову взбрести? Скажем, от бессилия что-то изменить, от равнодушия начальницы взяла и брусом деревянным в висок, а потом, поняв, что убила человека, решила замести следы, но слегка перестаралась.
«Она ж была застрелена», - недоумённо подумала я. Я точно помню, что в начальницу я выстрелила два раза, когда она пыталась спастись, выйдя из открытого окна. Он просто не мог не заметить, что начальнице я дважды попала в грудь. Тут же я мысленно одёрнула себя: инспектор ждал, что я проговорюсь, сказав, что начальницу же застрелили, а не ударили чем-то тяжёлым в висок. Мысленно выругав себя за то, что клюю на голый, фактически, крючок, я решила перевести стрелки на фройляйн Лауэр.
— Инга? Да вы что, она двигалась с трудом — с таким-то балластом как бы она размахнуться так смогла?
В последнее время живот у нашей общей любимицы стал особенно виден. Она до последнего скрывала беременность, но сроки, видимо, были уже большие, да и энергии в ней поубавилось. Порой она через силу уже заканчивала уроки, а накануне ей стало плохо в разгар рабочего дня. Да и после пожара её полуобмороке увозили.
— Вы правы, — ответил Дитрих. — Именно это обстоятельство меня и смутило, иначе я бы надел на неё наручники и препроводил в камеру. Вы ведь знаете, если преступника арестовать по горячим следам, когда он ещё не отошёл, показания из него текут рекой, успевай записывать. Тем более, если убийство было непреднамеренным. Я уверен, убийца и тут слегка переусердствовал, и если бы хотел убить как можно больше людей, подошёл бы к делу иначе, совсем иначе…
В этот момент мама распахнула форточку и в комнату ворвался холодный осенний ветер, постепенно разбавляя едкий табачный дым, заполонивший всю комнату.
— А я слышал, фройляйн, будто вчера вы были чем-то сильно расстроены, бледны… Будто бы лихорадило вас весь день.
— Это вы ещё преуменьшаете, инспектор! — вмешалась мама, до того присутствовавшая фоном, не вмешиваясь в процесс допроса. — Металась по спальне, как зверь в клетке, перевернула всю комнату наизнанку. Два дня уже отвечает невпопад, почти ничего не ест. Я предлагала ей к врачу обратиться, а она наотрез отказывается. А ночью бормотала что-то громко во сне, а потом прямо в ночной рубашке, мне так показалось, на улицу отправилась.
— И что это? Вы не видели, куда она пошла?
— Да как? Я решила, что мне, наверное, показалось. Лунатиком Анна никогда прежде не была.
— Вовсе я не больна, — ответила я. — Просто волновалась… А ты бы, мама, не волновалась?
— Так ведь ты же убеждала меня, будто ничего не случилось. А ведь случилось же? Тогда, за пару дней до этого?
— Чушь, — отрезала я. — Не верьте, мама всегда сгущала краски! Впрочем… Вы и так не верите…
Последнее я зря сказала. Как выяснилось, инспектор только и ждал, когда я ненароком проговорюсь и тотчас стал лить воду на эту мельницу.
- Согласен, - лукаво подмигнул он. – Родители, они такие, да. Вечно сгущают краски. Особенно если чувствуют, что недоглядели за ребёнком.
Он тотчас вскочил и, метнувшись в середину комнаты, развёл руки и продекламировал:
- Так, что мы имеем? Мать уверена, что с дочерью что-то случилось, дочь яростно отрицает это, - лицо инспектора перекосилось в глумливой ухмылке. – Ну что, дамочки, кто из вас врёт?
Мы молчали не в силах сказать ни слова. Эта сцена доставила Дитриху истинное удовольствие. Это был его коронный номер – задать каверзный вопрос, а после него в глумливой форме донести, что допрашиваемый попался на противоречии. Позже он не раз повторял этот трюк со мной и с другими.
- Я так понял, у вас полное отсутствие доверия. Но да ладно, такое встречается повсеместно. Вот что делать, если случилось нечто, от ребёнка не зависящее? Скажем, он помимо своей воли попал в переделку, но не мог поделиться наболевшим с родителями, поскольку не было уверенности, что они его защитят, поддержат, помогут прийти в себя. Отчаяние, безысходное тупое отчаяние. Вам сколько лет, фройляйн? Шестнадцать? На первый взгляд, взрослая уже, но фактически, ещё ребёнок. Есть такие вещи, что не каждый взрослый, сильный духом, способен перенести. А неокрепшая душа ребёнка особенно уязвима в таком случае. Вам знакома, наверное, ситуация, когда перенёс колоссальное потрясение, после которого страшно даже в зеркало на себя смотреть? Повсюду навязчивые видения, хочется поскорее забыть этот кошмар, но он, как заноза в мозгу... И длинный, собственноручно наложенный уродливый шов на вашем форменном платье, как напоминание о том, что кошмарный сон стал вашей жуткой реальностью.
Я стала бледна и холодна, как ледышка. Я дрожала с головы до ног. Инспектор будто знал всё наперёд, но предпочитал говорить полунамёками, словно ожидал, когда я не выдержу и подтвержу его слова. Если он задался целью довести меня до нервного срыва, то пока он с этой целью блестяще справлялся. Я оказалась в ситуации, когда любое сказанное мной слово окажется для меня роковым. Я была готова разрыдаться и закричать «Прекратите немедленно! Хватит!» После этого логично ждать от меня потока наболевших признаний.
- Господин инспектор! – раздался раздражённый голос мамы. – Вы зачем сюда пришли? Что за намёки? Что произошло с Анной, наше семейное дело! Это касается вашего расследования поджога?
- Тише, фрау Зигель, - примирительно вскинул руки Дитрих. – Я лишь пытаюсь найти связующие звенья. Мне важно знать всё...
- Если хотите нас допрашивать, то не иначе, как по форме! Мне осточертело слушать ваши хиханьки-хаханьки! – кричала мама. – Если Анна не хочет о чём-то вспоминать, значит на то у неё есть причина!
Мама так раскричалась, что инспектор упустил меня из поля зрения. Минутной передышки для меня оказалось достаточно, чтобы унять вертящиеся на кончике языка признания, готовые обильным потоком сорваться с моих уст. Теперь заметила некоторое разочарование в глазах инспектора. Непонятно было, на кого он злился больше всего: на маму, отвлёкшую его в ту секунду, когда для склонения меня к признанию требовался лишь небольшой толчок, или на себя самого, клюнувшего на эту примитивную наживку в виде праведного возмущения допрашиваемых. Я получила минутную передышку и теперь готова была просто уйти в глухую оборону, если инспектор вновь поднимет эту тему. Понял это и Дитрих и решил вновь начать издалека, а затем, зайти с фланга.
— Впрочем, ладно, это ваше личное дело. Случилось или нет – свечку не держал, не могу знать… А всё-таки, будь у вас возможность выместить обиду на своих одноклассницах, как бы вы поступили? Ну вот представьте себе.
— Ну… — глаза мои сверкнули, Дитрих даже поёжился от этого диковатого взгляда. — Я бы заставила их хорошенько помучиться. Извела бы их так, что месяц бы ходили с трясущимися руками. Например, заколотила бы в гробах, оставив только дыры, чтоб могли дышать. Или… Подвязала бы за руки к потолку и устроила бы суд. А после того, как они что-то попытаются сказать в своё оправдание, высекла бы. Или… Топила бы в бочке. Окунула голову, подержала, вытащила, дала подышать, и снова в воду!
В этот момент Дитриху, очевидно, показалось, что он усыпил мою бдительность и пошёл в контратаку.
— А вы не припомните, где был очаг возгорания?
— На… В… — я прикусила себе язык. Только что я чуть не сказала, что очаг был на третьем этаже в левом крыле. Чуть не выдала себя!
— Да? Где же?
— Да где-то там, в стороне, дымом тянуло оттуда. И жаром таким повеяло, что я просто бежала, сломя голову.
Моё сердце бешено заколотилось. Только что я чуть не споткнулась на ровном месте, клюнув на удочку инспектора. До чего порой легко человека поймать на простом! Снова я заметила разочарование в глазах инспектора. Мышеловка захлопнулась, но оказалась пустой.
— Да, неудивительно, где тут есть время разбирать, откуда дым и где горит… Кстати, что за отметины у вас на правой ладони? И на указательном пальце красная полоса…
Он прицепился ко мне, как клещ и продолжал наседать, намереваясь подловить на каком-нибудь противоречии.
— Я… Ну, там оконную ставню заело и мне пришлось приложить по ней ладонью, чтобы открыть.
Натянутое объяснение. Мы оба это поняли. Но одних подозрений недостаточно. Дитрих был несколько взволнован — он сразу наметил меня главной подозреваемой, но причин для ареста пока нет. Путаные ответы и плохие отношения с убитыми — ещё ничего не доказывают, любой мало-мальски грамотный адвокат развалит это дело за секунду. Дитрих вновь достал коробку с папиросами и закурил.
— Да, признаться, я изначально хотел фройляйн Лауэр записать в подозреваемые, ибо она одна из тех, кто имел свободу перемещения по зданию в то время, когда начался пожар. Посторонний не мог бы так всё просчитать, он ведь не знает, что и где расположено. А иначе, как ни прискорбно, придётся считать, что поджог совершила гимназистка. По злому умыслу, либо по неосторожности… Не важно, ведь трагедия эта унесла сорок три жизни. Кстати, какой у вас размер обуви?
— Сороковой, — выпалила я.
— Отлично… Даже не представляю, как это: ребёнок и такое сотворит. Тут разве что среда подтолкнула его к такому. В благополучном коллективе никогда не вырастет убийца.
— Вы, вроде, в одном из своих очерков утверждали, что убийцами рождаются, но не все становятся, так? — я решила взять инициативу в свои руки.
— Конечно, — кивнул инспектор. — Человек — часть природы, часть животного мира, как ни крути. От обычных животных — тех же хищников, его отличает только прямохождение. Инстинкт убивать у него в крови. Разница лишь в том, что у одних он пробуждается, а у других до поры запрятан глубоко в закрома души. Вот как осадочек на дне кружки — встряхните её, тотчас поднимется. Увы, школа всячески способствует этому. Поверьте, мне, как отцу детей-подростков, знакомы подобные истории. Иным приходится общаться только с теми, кто замечает, ибо для остальных тебя в лучшем случае нет, а в худшем ты для них — объект травли. И вот так восемь лет — отсутствие поддержки, нарастающее чувство одиночества, отчуждения, полное непонимание учителями, родителями, начальством ситуации, от отчаяния они даже готовы на преступления, лишь бы привлечь внимание даже столь иезуитским способом. Неспроста именно на близких людях они часто срывают зло.
Я закрыла глаза и попыталась выровнять дыхание. От пристального взгляда инспектора я в мгновение покрылась испариной, стала белей бумаги.
— Ну что ж, как бы то ни было, придётся нам преступника искать.
— Надеюсь, поймаете, — ответила я томным замогильным голосом.
— А если арестуем?
— Туда ему и дорога, — с вызывающим видом ответила я, а сердце колотилось так, словно вот-вот выпрыгнет из груди.
— Что ж, — ответил Дитрих. — Спасибо вам за показания. Не смею больше обременять вас своим присутствием.
Он живо встал, накинул сюртук и клетчатую кепку. Я выдохнула — пронесло. Мама хотела было проводить инспектора, но он заверил, что сам выйдет. Едва инспектор приоткрыл дверь, он живо развернулся ко мне и спросил:
— Ах, да, один вопрос: вы уверены, что не помните, где именно полыхнуло? Вы тогда, кажется, сказали, что на третьем этаже?
— Э-э… Н-нет, просто оттуда потянуло дымом, и я почуяла жар, а потом коридор так заволокло, что куда там было дальше разбираться…
— Спасибо, — улыбнулся инспектор. — Будьте добры завтра часов так в десять явиться ко мне в кабинет. Сами знаете: регламент…
Он закрыл дверь, а я почувствовала необъяснимую пустоту в душе. Дитрих выкачал из меня все силы. Но главное, он знает, он догадывается, что это я! Не сегодня завтра он свяжет все улики и потребует немедленно арестовать Анну Катрин Зигель, подозреваемую в жестоком массовом убийстве.
Позже так и случилось, но я, словно предчувствуя опасность, подалась в бега. Но сколько верёвочке ни виться...
Постепенно подкрадывался декабрь. К тому моменту я успела пробыть две недели карцере за попытку поджога камеры. Всё время, пока я отбывала взыскание, мне было чертовски холодно, но я будто не замечала ничего. Я не пыталась согреться, словно ждала, когда от переохлаждения я протяну ноги или подхвачу чахотку. Но смерть словно стояла где-то за углом и тихо посмеивалась надо мной и моими потугами. Здесь я и поняла главное: когда ты жаждешь смерти, ищешь её, она от тебя прячется. Смерть, подобно волку, чувствует, кто её боится, того она и забирает в самый неподходящий момент. Всякий раз, стоило мне задуматься об этом, тотчас в глазах всплывала далёкая деревня, окружённая изумрудными лугами и остроконечными скалами. И тот злополучный август 1901 года.
Мне казалось, что вот-вот рухнет потолок, что стены готовы раздавить меня. От нарастающего чувства одиночества меня не спасали даже книги из тюремной библиотеки, ни, тем более, газеты, на полях которых я записывала свои мысли. Известий с воли не было никаких, лишь однажды до меня донёсся слух, что родители покинули Инсбрук. «Их могли бы линчевать из-за меня», — думала я.
До суда оставалось меньше недели, я была готова слушать в свой адрес поток проклятий и брани. Почему-то я, представляя себе эту картину, не испытывала ни малейшего желания раскаиваться в том, что натворила. Допустим, буду я стоять на коленях и просить прощения у людей, что это изменит? Меня, скорее, разорвут на части. Если бы это могло вернуть жизни всех убитых и как-нибудь помочь покалеченным, может был бы в этом какой-то смысл. А так пропасть между мной и обществом теперь такая, что не видно конца и края. Казалось, инспектор Дитрих — единственный, кому я интересна. Я чувствовала, что катастрофически проигрываю навязанную им игру на нервах. Я постоянно меняла показания то ли с целью запутать обвинение и вогнать его в цейтнот, то ли с целью позлить инспектора, в очередной раз возвышенного и воспетого в прессе. Но знала ли я тогда, во что я ввязалась, бросив вызов Дитриху? Сам инспектор в ответ на мой вопрос, почему он проводит допросы без своего напарника и не по форме, с улыбкой ответил, что шахматную партию лучше играть вдвоём.
В первые дни он был немного озадачен, если не сказать растерян моими взаимоисключающими показаниями — я то говорила, что влезла через окно, то вошла через чёрный ход, а то и вовсе пришла на уроки вместе со всеми. Однако позже он с каменным лицом записывал всё в протокол и заверял, что получил всё, что хотел. А уж потом и началась настоящая пытка. Одно дело, когда пытают физически. Ты просто стиснул зубы и молчишь, пока на тебе не остаётся живого места, а вот от психологических атак ты никак не защищён.
Чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей, я уставилась в зарешеченное окно, за которым мельтешили снежинки. Вдалеке виднелись огни Вены. Я так мечтала снова попасть в этот чудный город… Кто ж знал, что таким образом. Снова я предалась мечтам. Часто перед смертью человек вспоминает каждое своё решение, каждый поступок. Иногда думает о том, что было бы, живи он иначе. Я снова строю воздушные замки. В моих грёзах всё выглядит безмятежно, я счастлива и довольна жизнью. Я вижу улыбчивого шулера из поезда, темпераментного и харизматичного хорвата Ненада, так увлечённого химией, замёрзшие горные озёра и бурные водопады.
Я точно засыпаю и сижу за столом, покачиваясь, словно маятник, из стороны в сторону. Сперва меня даже не тревожит звук быстрых шагов за дверью и приглушённые голоса. На секунду всё затихает, а потом тишину нарушает скрип железной двери и я слышу дразняще знакомый голос:
— Добрый вечер, фройляйн Зигель.
Я нехотя повернула голову и разглядела в тусклом свете тщедушную фигуру Дитриха. Он по-прежнему был бодр и доволен собой. От него всё ещё веяло уличным холодом. На его обветренном лице сияла улыбка. «Опять он!» Я инстинктивно вскочила и сделала три шага назад, пока не упёрлась спиной в стену. Инспектор нагрянул как раз в ту минуту, когда я окончательно отвыкла от его подхихикиваний, от его бархатного, как у змея-искусителя, голоса, от этого гипнотического взгляда, но самое главное, от его полунамёков. Я с ужасом поняла, что в этот раз мне, как это ни прискорбно, не выстоять очередную партию. По-хорошему, мне сейчас ничего не остаётся, кроме как сдаться на милость победителю и, наконец, дать исчерпывающие показания. Но я не привыкла сдаваться без боя. Нельзя давать ему иллюзию собственного превосходства. Я решаю принять его игру.
— Надеюсь, он у вас действительно добрый, — отвечаю я с презрительной усмешкой.
Дитрих по-прежнему улыбается. Он уже одет не во всё чёрное, напротив — на нём белая рубашка и новенький жилет. Он всё больше седел, однако по-прежнему оставался будто законсервированным. С другой стороны, упыри никогда не стареют, наверняка это относится и к нашему въедливому сыщику.
— Как вы себя чувствуете? — спросил инспектор, глядя на меня с неподдельным интересом.
— Спасибо, не очень, — ответила я.
— Понимаю, — развёл руками инспектор. — Лишение свободы пагубно сказывается на человеческой психике. Особенно когда вам никто не пишет, фактически, от вас отказались все. Я ещё в первый день заподозрил вас в убийстве, но мог ли я, имея на руках только подозрения, приказать арестовать вас? Нет, тут надо было действовать тоньше. Косвенные улики, как палка о двух концах. Не подкреплённые признанием обвиняемого, они подобны карточному домику. Любой хоть чуточку грамотный адвокат развалит это дело в суде за пару минут.
— А если обвиняемый молчит? — вызывающе бросила я. — Пытать будете?
— Пытки — прошлый век, — спокойно ответил Дитрих. — Однако некоторые не гнушаются использовать старые добрые методы для получения признания. Я всегда был категорически против этого. Ну вот начни я пытать преступника, хоть бы он и виновен был, ведь ему тем самым моральную опору дам — сыщик бессилен что-то доказать и срывает зло на том, кто заведомо слабее, кто не сможет защитить себя. Между тем, это бросает тень не столько на сыщика, сколько на всё отделение. Смеётесь? Но ведь это так. Начни я вас пытать, вы только крепче зубы стиснете и будете молчать, посмеиваясь над моими потугами выудить признание. Скажете, это не так? — инспектор смерил меня взглядом. — Не отвечайте. Не подумайте, чтобы я вас ненавидел, нет. Сыщики не приучены судить человека только за то, что он есть. Конечно, я, как сыщик и как человек, категорически не одобряю того, что вы сделали, но признаюсь, вы мне очень симпатичны — у вас огромная сила воли, вы сильны духом. Я уверен, не случись чего-то такого, экстраординарного, вы бы дотерпели до конца года, а там уже новый коллектив, вы бы по-другому взглянули на жизнь.
Я с ногами влезла на нары и решила на монологи инспектора отвечать язвительными колкостями. Если я покажу ему, что он попал в цель, он начнёт методично дожимать меня. Сейчас он не казался мне чудовищно душным человеком, напротив, он проявлял ко мне куда больше внимания, чем когда-то родители. Иногда мне казалось, что со мной он проводит больше времени, чем с собственной женой. Нетрудно было догадаться, что к собственным детям он относится с таким же холодным равнодушием, как и к посторонним людям.
— Вы бы так о своих детях заботились, как о преступниках! — бросила я и, кажется, смутила инспектора.
Он задумался, словно не ожидал от меня такого выпада. Я мысленно похвалила себя: кое-что и я сама смыслю в человеческой психологии! «Ну погоди у меня, пиявка!», — зло думала я и тотчас бросилась в атаку.
— Подумать только — всю жизнь человек ловит преступников, а сам же их и выращивает! С такими пробелами в воспитании однажды ваши сын или дочь возьмут, да и зарежут кого-нибудь! — я залилась громким лающим смехом, намереваясь сильнее поддеть инспектора. — Горький парадокс — заботится, как любящая мать о преступниках, но плюёт с высокой колокольни на родных людей!
В этот момент на меня вновь накатил приступ истерического смеха. Конечно, торжествовать мне оставалось недолго, но этот короткий миг вновь сделал меня победителем. Эта пиявка убедилась, что я не сдамся без боя и ему рано праздновать победу надо мной. Волки на то и волки, что до последнего сопротивляются.
— Человек — продукт своего окружения, — ответил Дитрих. — Верите или нет, я сам в детстве пережил много неприятностей. Родной отец погиб на войне, а как мать вновь вышла замуж, мы с братом и вовсе будто перестали существовать для отчима и матери. Когда я изъявил желание стать сыщиком, тот просто усмехнулся, сказав, что «таких сопляков в полицию не берут». И мне хотелось во что бы то ни стало доказать ему обратное, что я чего-то стою. У нас с вами много общего, разве что я выбрал другой путь для самоутверждения.
Первоначальный шок от моей контратаки у Дитриха прошёл и сейчас он уверенно разыгрывал свою партию.
— Знаете, как порой тяжело предавать людей суду? В иных преступлениях мотив шокирует своей низостью, ты чувствуешь неприязнь к человеку, а в иных сочувствуешь ему, и хотя с точки зрения закона я обязан посадить его в тюрьму, но как человек я испытываю к нему настоящее сочувствие. Некоторые люди настолько отчаивались добиться справедливости, что вершили её такими противозаконными методами, как убийство.
В следующий момент воцарилась минутная пауза. Мы оценивали положение. Дитрих, очевидно, нашёл способ разговорить меня. Долгая задушевная беседа продолжалась весь вечер. Инспектор шёл ва-банк и так ли разоткровенничался, что я слушала его, затаив дыхание. Он рассказывал мне всё от начала до конца, решив, что-либо он сегодня расколет меня, либо потерпит унизительное поражение.

@темы: Проза

---

После обстрела

[Чудо_]

После обстрела глубже тишина,
Дороже жизнь и искренней улыбка.
Ты понимаешь, мир настолько зыбкий,
Что рядом с ним всегда идет война.
После обстрела прагматичней сон,
Его всегда, как правды, не хватает.
Когда в туманной дымке утро тает,
Ты отмеряешь новый Рубикон.
После обстрела нет других проблем,
Родные целы? Значит, все в порядке.
А где-то там судьба играет в прятки,
И кто-то грезит ветром перемен.

И счастье есть. Ты жив после обстрела.

@темы: Чудо_, Стихи

---

Созвездие В.

[i-key]

Холодом тянет с туманных полей
В прятки играют русалки и феи,
Зелье волшебное варят в котле
и синеглазых поят Водолеев.
Фея гадала, дымила травой,
Руны кидала - не дали ответа...
Стала отравой колдунье любовь,
вишней источенной, пепельным ветром.

- Мой Водолей, как тебя я люблю!
Он улыбался и прятал улыбку...
Ему, как в плаванье кораблю,
все горизонты виднелись зыбко.
А все условные якоря -
мелочь, помеха, не цепь, а цацка!
Его призванье - стоять у руля,
а не в постелях чужих валяться.

Птицей взмывал в небеса он, и вниз
в волны и звезды кидался с разбега...
Крылья его охраняла не жизнь -
кольца и стрелы её оберега.
Фея боялась при нем колдовать,
плакать, смеяться и выглядеть глупой
жабой лесной, потому что он
Видел ее сквозь разбитую лупу.

-Брось ты заклятий дремучий язык,
заячьи тропы и ведьмины сети! -
И затушил золотистый ночник...
"Я ухожу. Разбуди на рассвете."
Вместо кореньев из сладкой тоски,
Снов приворотных и спрятанных кладов -
два чемодана, кредитки, носки.
"Все, до свидания. Плакать не надо...:

Если потеря, то значит, твоё...
Что не твоё, потерять невозможно!
Когда мы были с тобою вдвоем,
Любое слово казалось Божьим.
Не отпускай мою руку - держи!
Пальцы расплавлены, сжаты до боли...
...Был он влюблён, покорён, одержим,
Но беспокоен, как птица в неволе.

И каждый взгляд - как конец пути,
Коротки встречи, поспешны прощания...
Она повторяла себе - не жди!
Этого рейса нет в расписании,
нет самолёта: пилот в кабаке
воду забвения гонит из водки,
голубя в небе, туза в рукаве
не променяет на глупую тетку ..

Сказки конец предсказуем для феи:
в небо глядит до скончания дней
белая статуя с тёмной аллеи...
Холодно светит с небес Водолей.
Мне бы в неё превратиться, ожить,
силу вдохнуть, растревожить сознанье!..
Всем посвящаю, кто жадно любил.
Всем, кто узнал. И заплакал над нами.

@темы: Стихи

---

Книггер

[The wolf of Innsbruck]

— Да что ты будешь делать!
Я с сомнением посмотрел на коньяк в своём шкафу. Оставалось ровно полбутылки, но его мне хватит ещё надолго. Я никогда не злоупотреблял алкоголем и старался максимально дистанцироваться от злачных мест, где могут угостить по доброте душевной. Мне стоит только начать, после чего в такого дурака превращаюсь, что потом самому стыдно. Меня от пары бокалов разносило, как на дрожжах.
Сегодня я вполне серьёзно подумывал о том, чтобы опрокинуть стаканчик для притока вдохновения. Алкоголь отключал у меня тормоза и я не ограничивал себя в предположениях и догадках. Временами в учёбе мне это здорово помогало. Но сейчас у меня иная проблема — не пишется. Хоть убейте — никак! Муза явно стоит где-то за углом, да хихикает надо мной, наблюдая, как я то часами просиживаю за письменным столом, то бесцельно слоняюсь из угла в угол, то, как Лермонтов, с задумчивым видом стою у окна, то вдруг ни с того, ни с сего мечусь по квартире, стараясь уловить злосчастное вдохновение, которое сегодня решительно отказывалось меня посещать.
— Не прячься, паскуда! — я погрозил кулаком куда-то в пустоту, пытаясь докричаться до Музы. — Найду, если ты здесь!
Дело в том, что мне надоело жить на стипендию, бегать по шабашкам, да клянчить у родителей деньги, которые тут же спускались на всякую ерунду и я решил попробовать себя на литературном поприще, вызвавшись поработать литературным негром с подачи своей подруги Кристины. Надо сказать, я действовал вовсе не вслепую, и шансы получить признание в этом деле были и весьма приличные. Ещё в школе я подавал большую надежду. Мои стихи нахваливали и так, и сяк, я также писал небольшие рассказы. Несколько раз я публиковался в местной газете. В узком кругу я имел определённый успех. Не бог весть какой, но всё же он был. Мало кто знает при этом, что школьные сочинения по литературе я писал из рук вон плохо и редко имел что-то выше тройки. Ну смех кому рассказать!
Но я уже четыре года как переехал из родного захолустья. Там наша фамилия хорошо известна, а вот здесь начинать придётся даже не с нуля, а с минусов. Тут-то и подвернулась мне Кристина, знакомая мне как по переписке, так и в реальной жизни. Она-то и предложила мне поработать литературным негром в одном весьма солидном издательстве для одного достаточно хорошо известного писателя. Я сразу принял предложение, хотя и был уязвлён тем, что плодами моего труда воспользуется какой-то ленивый писака, чьи романы я ради любопытства проштудировал. Ну такая ерунда… Даже книггеры не спасают тривиальный сюжет обычной расхваленной бульварщины от краха. Таких романов я десяток найду в любой книжной лавке. Помнится, когда-то знаменитый писатель Чуковский в своей ехидной и ядовитой статье про Чарскую упоминал о том, что ему кажется, будто главред издательства просто спросонья жмёт на кнопки «истерика», «обморок» и какие-то там ещё, но не суть. Так вот, современная бульварщина и вовсе двумя кнопками обходится — «потрахушки» и «страдашки». Ну да ладно, мне ли, простому книггеру, ныть об этом? Всё равно я пока никто и звать меня никак.
Гонорар мне обещали весьма приличный, даже аванс выплатили, который я несколько дней активно тратил, то подслащая свою горькую жизнь, то шатаясь по разным злачным местам. Уж чувствовал я себя, точно какой-то Рокфеллер. Я мечтал стать писателем и прославиться на всю страну, но для такого серьёзного шага нужны какие-никакие ресурсы, а поскольку выбора у меня нет, начну я с книггерства.
Сюжет романа, заявленного как психологическая драма, был прост, если не сказать тривиален: жила-была одна счастливая семья, всё у них было, как в сказке. Но вот прошло около десяти лет и жена совершенно неожиданно заводит интрижку на стороне с лучшим другом своего мужа, которая перерастает в бурный страстный роман. Муж узнаёт об измене жены и учиняет разборки с соперником в лице теперь уже бывшего друга, а затем бросает неверную жену и уезжает странствовать по белу свету, стараясь избавиться от меланхолии и позабыть нанесённую обиду. И где-то там, в дальних краях, вдруг находит свою судьбу. Передо мной, как автором, стояла задача передать переживания всех главных персонажей, задействованных в любовном треугольнике (а местами и четырёхугольнике).
Но если переживания обманутого мужа и образ коварного обольстителя у меня вышел весьма неплохо (таскал скелеты из собственного шкафа), то образ неверной жены у меня получался каким-то неестественным и топорным. Конечно, я мог бы позвонить своей Ксюше и попросить её помочь, но мы недавно в который уже раз поссорились. На сей раз причиной был родительский фактор. Самое ужасное, когда родители начинают вмешиваться в отношения, при том, что их советы принесут скорее вред, чем пользу. Так было и у нас — неожиданно наши родители решили выяснить отношения между собой, а Ксюша, решив, что это я подговорил своих отца и мать замолвить слово, закатила скандал и ушла от меня уже в сто первый раз подряд. Мы познакомились давно, но интересоваться ей, как девушкой, я начал лишь годам эдак к шестнадцати и уже потом начался период выноса мозга, конфликтов, криков и всего остального. Ксюша была мнительной и несколько простодушной, однако моя мать очень тепло относилась к этой голубоглазой блондинке, радуясь, что её сын-балбес наконец-то завёл серьёзные отношения. Мне однако такой навязчивый интерес не нравился, и мне казалось, пригласи я Ксюшу к нам домой, мама непременно уложит нас в одной постели и будет прислушиваться всю ночь. И вот теперь, ну что за комедия, опять мама начала намекать нам, дескать «пора подумать о будущем»! Ксюша, конечно, отходит быстро, но сейчас я бы не рискнул ей звонить. «Эх, жизнь моя жестянка!» — вздохнул я и пошёл ставить чайник. Ступор пришёл ко мне на самом ровном месте, и я был в отчаянии. Чтобы хоть как-то отвлечься, я решил выпить чаю.
Вот чайник и вскипел! Я налил себе в кружку и собрался обратно к ноуту, только теперь мне хотелось развеяться и немного поиграть, как раз на днях скачал довольно годную РПГ. В этот момент взгляд как-то сам собой задержался на коньяке. Накапать что ли себе в чай? Нет, Женя, нет! Такой допинг тебе только навредит. Но… Чёрт, да у меня сроки поджимают! Выхода, пожалуй, не остаётся. Я взял десертную ложку и стал аккуратно капать коньяк себе в кружку. Ну, змий зелёный, давай, выручай.

Где-то через полчаса мне в голову пришла глупая, но на тот момент единственная идея — я решил позвонить своей однокурснице Юле и узнать у неё, что она сделает, узнав, что парень ей изменяет. Ох, зря — Юля забилась в истерике, кричала, что Максим ей изменяет, а я, зная об этом, покрываю его. Уж как она кричала… Чёрт, ей бы только сиреной в банке работать. М-да, не быть мне женским психологом, однозначно.
Но самое худшее было впереди — на следующий день в универе ко мне подошёл Макс с единственным желанием набить мне морду, чтоб неповадно было в чужие отношения лезть. Я долго пытался объяснить ему, при этом оценивая, успею ли я убежать и догонит ли меня Макс, но всё же я старался избегать драки, оттого и пытался держаться спокойным, хотя голос дрожал. Я чуть ли не мамой клялся, что всё не со зла, что я всего лишь хотел узнать поближе женскую психологию.
— И как? Узнал? Да ты хоть знаешь, что она мне вчера устроила?! — Макс замахнулся, намереваясь отвесить хорошую оплеуху, но я увернулся.
— Можно подумать, раньше ваши отношения были иными, — неожиданно съязвил я, за что получил лёгкую затрещину.
— Ты дебил, Женя! — кричал Макс. — Так, ну-ка быстро за мной! Сейчас Юльке всё объяснишь.
Я хотел было поторговаться, но Макс посмотрел на меня так, что сомнения в том, что он превратит моё лицо в месиво, отпали сами собой. Пришлось ехать к чёрту на куличики и объяснять Юле, что я не со зла, я просто книггер и мне надо для романа в дальнейшем. Сколько упрёков и непечатных слов услышал я в свой адрес… Уходил, как помоями облитый. Макс после этого дня три со мной не разговаривал, зато я помирился, наконец, с Ксюшей и надо же — попёрло!
— Ксюша, — говорил я иной раз. — Ты прям настоящая муза.
А она в ответ смущённо улыбалась и говорила «спасибо». Она довольно экзальтированная — ещё когда наши отношения перешли этап дружба/флирт, я обратил внимание, что, например, на подарок она реагирует довольно живо, и это выражалось в следующем: восторженный визг при виде яркой коробки, робкий (или не очень) поцелуй и моё имя, произнесённое томным голосом. Если подумать, сама Ксюша неплохо вписалась бы в образ коварной жены-изменщицы. До этого я видел в ней только классическую блондинку из анекдотов.
После этого я решил прекратить все эксперименты и дальше работать над книгой, не прибегая к столь радикальным мерам. Но, как ни странно, даже тот негативный опыт пригодился. Отчего-то процесс шёл, выходило даже лучше, чем ожидал я сам, ведь у книги было всё, чтобы зацепить читателя, особенно экзальтированных поклонниц Игоря Саровского (под таким псевдонимом фигурировал автор, а как его звали на самом деле — не помню): лихо закрученное начало, остросюжетная драма, эффектная концовка с намёком на продолжение. Лишь бы не вышло, как в «Мизери» — сумасшедшая поклонница требует нового романа, удерживая писателя в плену. Впрочем, я всего лишь литературный негр, а значит, страдать не мне.
Я довольно потирал руки в предвкушении крупного гонорара и славы. Оставалось еще каких-то пару глав, и книга закончена! В моём первом эксперименте с литературным рабством скоро будет поставлена точка. Но вот как мне поступить с неверной женой? Убить, как Анну Каренину? Нет, это слишком радикально — надо всё же дать осознать свою ошибку и искупит грехи. Вот, вот она — концовка с намёком на продолжение! Там глядишь — и сам уже смогу написать, не батрача на какого-то пижона, который не в состоянии самостоятельно написать сколько-нибудь годный роман. Как ни странно, я сроднился с книгой и её героями, вот уж не думал, что так ко всему этому привяжусь! И чем ближе был выход книги в печать, тем сильнее была обида, что плоды моих трудов будет пожинать какой-то левый человек. Ну ладно, я сам на это согласился. Главное, чтоб заплатили, а остальное — устаканится. Я уже представлял лицо Ксюши и то, как мы вместе отметим мой первый успех.
И вот настал этот день, день икс. Роман вышел в печать, и под восторженные визги читательниц, разошёлся по магазинам. Автор купался в лучах славы, охотно раздавал интервью направо и налево, а я стал мрачнее тучи. Зависть и обида душили меня. Я понимал, что мои лавры незаслуженно достались другому. Почему-то я чувствовал себя униженным публично, растоптанным. Мне казалось, что в глазах Ксюши я уронил свой авторитет окончательно и бесповоротно, а ведь в моём родном городе слухи обо мне уже разлетелись со скоростью звука… Как я теперь с таким позором покажусь родителям? Книгу я писал с душой. Но Фортуна будто решила поиздеваться надо мной ещё больше — мне ничего не заплатили. Я тут же позвонил Оле, подруге Кристины, с которой и договаривался об условиях работы, но та попросту кинула меня, сказав, что ничего не знает, и что я сам должен звонить в издательство и договариваться с ними. В издательстве, разумеется, меня также послали.

На этом в моей истории можно было поставить жирную точку. Казалось, мне остаётся по всем канонам мыльной оперы спиться и не выходить из запоя недели так три. Ксюша убеждала меня забыть этот гнусный инцидент, но я был категорически не согласен — не для того я потратил полгода своей жизни!
Однажды, когда я приехал к родителям в надежде развеяться, я услышал из магнитолы: «Я не сдамся без бою…» — пропел Океан Ельзи. Чёрт возьми, неужели это знак? Ну держись, Саровский! Ты мне не только заплатишь всё, что обещал, но и процент нехилый отвалишь! Я могу разом всю твою раздутую, как мыльный пузырь славу, пустить по ветру!
Я пошёл на таран и выставил на одном сайте роман под своим именем. Это был эффект разорвавшейся бомбы — тысячи отзывов самого разного плана, шум среди журналистов и критиков, а я приготовил этому писаке ещё один сюрприз — выставил скрин нашей переписки. Но Саровский продолжал строчить один за одним гневные посты о том, что не потерпит воровства и не оставит это дело так. Я же, как говорится, подлил масла в огонь и сел с попкорном наблюдать за происходящим. Уж как я потешался, когда мне звонили из издательства и сперва угрожали, а потом предлагали деньги… Я бы и согласился, но сумма была смешна и просто не сопоставима с тем, что я ожидал. Однажды я даже ответил посреднику стихами:
— За такую цену сучью забирай навоза кучу, — и бросил трубку.
Тем временем у меня объявились поклонницы — девушки возраста студенческого или около того. Они были разные, но все, как одна, красивые. И зачастую очень глупые. Ксюша просто задыхалась от ревности, но сделать ничего не могла.
Но расплата за моё самовольство была близка. В издательстве не могли и не хотели глотать такую дерзость со стороны простого книггера, потому однажды я обнаружил в почтовом ящике заказное письмо, где издательство грозило мне судами и иском на миллионную сумму, если я не удалю по-хорошему этот роман. Сумма была действительно неподъёмной, потому мне ничего не оставалось, как согласиться. Я удалил произведение, хотя горько сожалел об этом — скрин переписки не мог защитить меня в суде, ведь Саровский мог бы и дурака включить, мол не я писал, меня взломали и вообще этот книггер всё подстроил. Крыть мне было нечем. «Ничего, пускай у меня проигран бой, но не проиграна война!» — думал я. Как раз у меня была знакомая журналистка, с которой мы дружили по переписке уже несколько лет. Я-то и рассказал ей историю. Ой, что будет…
На следующий день я позвонил самому Саровскому и предложил встретиться. Тот не отказал. Уж как вальяжно и нагло он себя вёл! Вокруг него крутились поклонницы, а сам он, флиртуя с ними всякими опереточными клише, заигрывал, кого-то приглашал на свидания и раздавал автографы. «Цыпочка»… Фу, что за выражение? Я бы на месте женщины за такое бы морду расцарапал.
Наконец-то нас оставили одних. Когда я рассказал Игорю о случившемся и предложил уладить конфликт миром. В противном случае, я дам интервью в прессе, что я настоящий автор романа, в очередной раз вознёсшего до небес слащавого и напыщенного лже-писателя. На худой конец, я готов уступить, как Остап Бендер Кисе «из уважаения к его дворянскому происхождению», а значит, готов был стать просто соавтором, но на законных основаниях. Игорь рассмеялся мне в лицо и сказал, что мне никто не поверит, и я сам — просто книггер, то есть, никто. Я еле сдерживал себя, чтобы не ударить заносчивого типа по его лоснящейся роже.
— Ну, не хочешь по-хорошему, в таком случае, я раструблю на весь мир о том, что ты — бездарь и без литературных негров ты вообще ничего не можешь! Между прочим, у меня сохранился черновик рукописи. Так что подумай хорошенько, друг мой!
Я шёл ва-банк, стремясь припугнуть Саровского, но тот был не так прост — он знал, что крыть мне нечем, поэтому я, оставшись без козырей, пошёл на откровенный блеф.
— Был бы у тебя черновик, ты бы и меня, и издательство давно начал шантажировать. А так нечего мне тут понты кидать. Не дорос ты ещё.
Действительно, текст я набирал сразу на компе. «Что ж, время доставать джокера из рукава», — подумал я и продемонстрировал диктофон. С лица Саровского мгновенно исчезла ухмылка, ведь аргумент у меня теперь очень даже весомый.
— Видишь, книггер тебя уделал! — продекламировал я, но тут Игорь неожиданно вырвал у меня из рук орудие преступления, вытащил карту памяти и метнулся к окошку.
— Верни флешку, гнида бесстыжая! — кричал я, а между нами завязалась небольшая потасовка.
Официанты побежали звать охрану, чтобы те разняли нас. Мы не успели друг другу ничего набить, потому нас отпустили с миром, хотя на нас смотрели десятки пар глаз. Шуму от нас было предостаточно, кто-то даже хотел вызвать милицию. Мне с трудом удалось отговорить впечатлительную публику от такого опасного шага, ведь поселили бы нас в обезьяннике, так сиди там до вечера с бомжами.
Утром я проснулся от телефонного звонка. Я по выходным часто дрыхну до часу, независимо от того, во сколько я ложусь спать. Обычно так рано мне звонит только Ксюша, закоренелый жаворонок, потому я, не посмотрев на дисплей, ответил:
— Ксюш, какого хрена? Ты на часы смотрела?
Но это оказалась Оля, в прошлый раз довольно лихо от меня отделавшаяся. На сей раз мне из трубки нёсся поток брани — у неё начались проблемы: новость о конфликте Саровского с книггером просочилась в прессу, что не лучшим образом отразилось на репутации издательства. Ну надо же — я ещё и виноват в том, что меня кинули! Я ждал удобного момента, чтобы распустить свой острый язык.
— Ой, надо же — человек, вложивший в создание этого романа столько сил, средств и нервов, смеет ещё требовать зарплату! Беспредел! Откуда он узнал, что крепостное право у нас давно отменили? Срочно уберите этот параграф из учебников истории! — со смешком говорил я.
— Ты писал под заказ! — не унималась Оля. — Ты сам на это согласился!
— Милая, — ответил я уже издевательски мягко. — Профсоюзы у нас, конечно, уже не те, но мы, простые смертные, права свои знаем и можем постоять за себя. Так что умерь свой пыл.
— Да-да, конечно… Конечно. Вот только кто из издателей будет с тобой сотрудничать после этого? Ты нарушил уговор, между прочим! И аванс потратил! Верни аванс, гад!
— Ты забыла сказать «пожалуйста», — сухо ответил я. — Вы мне сами его дали? Сами. Всё, возврата нет. Мне этих грошей хватило от силы на две недели. Ты хоть знаешь, чего мне стоила эта книга? Я чуть не спился, поссорился с друзьями, а всё ради чего? Чтобы за мой счёт плоды пожинал какой-то хлыщ?
— Согласна, — смягчилась Оля. — Саровский — бездарь и хлыщ. Но ведь у него имя!
— И что с того? Это отменяет, что он напыщенный индюк? Да и как он может нравиться женщинам? Видела бы ты, как он с поклонницами заигрывал… От таких слов меня чуть не стошнило.
— Так он же успешен, знаменит и богат! Писатель он, конечно, никакой… А вот ты, Женя, ты талант! Если бы на его месте был ты…
— Ла-ла-ла, — передразнил я. — Мне так надоел этот придурок, вот если бы я нашла парня, как ты, я бы с ним закрутила. Всё, гуляй.
Я был зол на всех: на Олю, что так рано разбудила меня, на Саровского, что пожинал плоды моих трудов и на издательство, так подло обманувшее меня. Я обязательно поквитаюсь с этим писакой, содержателем армии послушных книггеров. Но месть — это блюдо, подающееся холодным. Поэтому я решил пока, выпив кофе, заглянуть в интернет. И не зря: в интернет-газетах красовались такие заголловки: «Саровский нагло лжёт» и прочие, написанные аршинными буквами кричащие заглавия разгромных и ехидных статей о том, как тайное стало явным и как Саровский эксплуатирует бедных студентов, ищущих себе пропитание. Ух, сколько желчи! Чуковскому, поди, и не снилось. Чувствую, среди журналюг очередь желающих взять интервью у таинственного литературного негра теперь длиною прямо в километр. Действительно, каждая вторая статья пестрела призывом к таинственному книггеру откликнуться.
И тут словно сон в руку — пришло мне сообщение от одной миловидной особы, которая призналась в том, что когда-то встречалась с Саровским, а когда узнала историю про литературного негра, так разочаровалась в этой профанации на Дон Жуана, что в скором времени ушла от него. Моё самолюбие вновь взыгралось, потому я согласился без колебаний. Предварительно я позвонил Оле и попросил назначить Игорю встречу. Надо было сказать ему, чтобы явился в тот самый ресторан, где я назначил встречу его бывшей страстной поклоннице. Но с той оговоркой, чтоб на полчаса позже, причём я просил Олю не называть моё имя, мол Саровский и так всё поймёт. Осознавая некую авантюрность своего мероприятия, я чувствовал себя шпионом под прикрытием. В голове у меня играла музыка из фильма «Семнадцать мгновений весны», а перед глазами мелькал давно знакомый образ Штирлица. В ресторан я явился во всей красе — в своём лучшем костюмчике, который, правда, купил на толкучке в родном городе, но никто, кроме меня, не знал об этом, потому выглядело всё так, будто этот дорогой с виду костюмчик я купил в фирменном бутике, поскольку надевал его только в особых случаях. Например, на свой школьный выпускной. Да, с одиннадцатого класса я ничуть не вырос ни вширь, ни ввысь.
Оглядев посетителей ресторана, я сел за столик и стал ждать. В зале сидела респектабельная публика, блюда в меню были явно не для бедных студентов, скидывающихся на обед всем скопом. Вот потому я и встречался со студентками — не требуют, чтоб за них платили. К тому же у меня на лице написано, что есть деньги, да не отожмёшь.
Но тут совершенно иной случай, и мне оставалось только надеяться на скромность моей поклонницы, которая не привыкла попусту разбазаривать деньги, потому и не станет заказывать самые дорогие блюда и вина, и нам ввиду неспособности расплатиться, не придётся мыть посуду на кухне ресторана. А денег у меня было дай бог, чтоб на одну чашку чая. Чего уж сказать, не избалован я был роскошью, поскольку сам из бедной семьи даже по местным меркам. Признаться, в детстве я люто завидовал сверстникам, у которых было то, что недоступно мне. Чего уж там, я море в глаза не видел. Но теперь настал мой час!
Я сильно нервничал, поскольку девушка опаздывала на добрых полчаса. «Чёрт тебя дери, ну чего ты там телишься? Сейчас вообще Игорь заявится». В этот момент в зал вошла приглашённая девица, официант услужливо проводил её к столику. Я к тому моменту успел заверить официанта, что мой приятель, который опаздывает, непременно расплатится за ужин.
— Присаживайтесь, моя дорогая, — любезно предложил я. — Меня зовут Женя, а вас?
— Валерия.
— Красивое имя! Что будете заказывать?
— Я даже не знаю. Здесь всё, наверное, дорогое…
— Пустяки! — небрежно махнул рукой я уткнувшись носом в меню. — Выбирайте, что хотите… Впрочем, здесь готовят хорошие отбивные. Советую вам их заказать… Да и салат из свежих овощей — тоже.
— Очень люблю салат из крабов, — мечтательно протянула девушка. — Давайте их закажем, а?
— Почему сразу из крабов? — недовольно фыркнул я, едва увидел цену на такое блюдо.
Девушка поняла, что сказала что-то не так, и робко возразила:
— Тогда салат из креветок?
— Из креветок, пожалуй, можно… Ан-нет. Тоже не подойдет.
— Почему? — в конец растерялась девица.
— Знаете, у них тут готовят отвратительный салат из креветок, — свидание рисковало быть безнадёжно испорченным, я ведь сейчас выставлял себя либо нищебродом на понтах, либо настоящим жмотом.
— Правда? А мне говорили, что в этом ресторане отличная кухня.
— Кухня-то отличная, блюда вот не очень.
— Ну, тогда выбирайте сами.
— К отбивным выберем салат из капусты с помидорами. Простенько и со вкусом. Да вот еще винца… — я взял в руки винную карту.
Краткий экскурс для меня был неутешительным — дорогие изысканные сорта вин были мне не по карману, я бы за два месяца столько не заработал. Но тут мне в голову ударила шальная мысль, и я решил показать себя во всей красе приглашённой пассии и заказал шардоне пятилетней выдержки. Официант похвалил мой выбор и стал предлагать к вину разного рода закуси. Я понял, что надо брать, или я буду выглядеть настоящим жидом. А так хотелось быть принцем на белом коне!
Лера вино едва пригубила, а я, не распробовав, заказал еще одну бутылку вина той же марки. Пил я, как верблюд. Одним стаканчиком я никогда не обходился, а с такой бутыляги и похмелье соответствующее. Быстро захмелев от божественного нектара, я почувствовал, как язык сам развязывается, а мозг напрочь отключает тормоза. Уж как я раздухарился! Стал хвастаться своими литературными талантами, рассказывая о том, что я настоящий автор только что изданной книги, а Игорь Саровский — бездарь, самозванец, который воспользовался моими трудами и пожинает теперь плоды славы.
— Надо же, я и не знала, что вы настоящий автор!
— Ну да. Я бы и забыл, но издатели меня подло кинули! — я даже кулаком по крышке стола ударил. — Я ведь простой книггер, кто мне поверит!
Поток пьяных откровений сыпался из меня, как из рога изобилия, охранники уже как-то косо поглядывали на захмелевшего джентльмена и готовились вышибить меня из ресторана, если начну буянить. Но этого не потребовалось, поскольку в скором времени заявился и сам лже-писатель Саровский.
— Лерок, уходим, — я мгновенно протрезвел и, шепнув официанту, что пришёл мой приятель, который возьмёт на себя расходы, я поспешил выскользнуть из ресторана.

Что было потом — плохо помню. Утро, полумрак, тишина и боль… Что болит? Болит голова. Чёрт подери, ну знал же, знал, что от такого количества выпитого вина будет болеть! Но почему-то, зная, все равно могу пить его вёдрами. Позволю себе еще пару минут наслаждения. Понежиться в постели, почуять запах девушки, с которой я провёл ночь. Да, с той самой, с которой я ловко надул этого лже-писателя. Лучше этого могут быть только её объятия.
Но её уже нет. А на улице полдень. Простыни еще хранят её запах и форму тела, но самой Леры нет. Утро началось весело.
А сегодня-то у меня важный семинар, причём у самого адового препода. И тут, зайдя в ванную, я увидел следующую картину: на зеркале красной помадой надпись: «Захочешь — найдешь». Прям как в кино, ей-богу! Ненавижу, когда на меня перекладывают ответственность. Ладно, пора уже собираться, некогда мне тут самокопанием заниматься. Чёрт, голова! Ещё и шею продуло.
На улице, однако, ко мне пришло и осознание того, что творилось вчера. Игоря вчера здорово распотрошили в ресторане, требуя заплатить за ужин. Он прознал, что этот хитрый книггер его провёл, потому хотел поквитаться со мной. То зеленея, то бледнея от злости и ненависти, он вчера позвонил мне, требуя возместить убытки. Но я лишь рассмеялся ему в ответ и кинул трубку, сказав, что это лишь та малая часть компенсации, а он ведь ещё не заплатил мне солидную сумму за мой нелёгкий труд. Справедливый упрёк, похоже, ещё больше разозлил лже-писателя и он на этой почве аж в обезьянник угодил. Вот и сегодня Саровский подкараулил меня у подъезда с твёрдым намерением поквитаться с кинувшим его прохвостом. Но я сам был не робкого десятка, и угадав намерения писателя, поднял кулак и мрачно заявил:
— Если ты хочешь драться, то я вызываю тебя на дуэль!
Игорь даже опешил от такой наглости:
— Ты ничего не попутал, Женечка?! Это я должен вызвать тебя на дуэль! Ты оскорбил меня, провёл на кругленькую сумму! Верни деньги, скотина! Хрен с ними, с девками!
— Денег у меня нет! Предлагаю встретиться на дуэли! Будем драться на шпагах, — и я фамильярно бросил ему перчатку.
— Да пошел ты… Ишь, нашёлся тут Д'Артаньян! — Саровский смачно плюнул и фигурально, то есть нецензурно, выругался. — Чтоб ты сдох, книггер недоделанный!
— Фи, как не культурно! — язвительно заметил я. — А ещё зовёшься известным писателем, покорителем женских сердец…
— А ты никто! — по правде сказать, он выразился иными словами, обозначающими продукт жизнедеятельности, но приводить его вслух я не буду.
— Однако ты, голубчик, не гнушаешься плодами моих трудов, да и лавры с романа пожинаешь солидно.
— Таких, как ты, книггеров, мне ещё с десяток найдут! Я — писатель, бренд, а ты — никто! Да и кто теперь захочет связываться с таким скандалистом, как ты?
— Да нехай! — отрезал я. — Главное, что теперь все знают, насколько дутый ты писатель.
В ответ мне пронеслась матерная брань, после чего я спокойно поплёлся к остановке. Мне бы до универа без пробок добраться, а то на семинар опоздать неохота. Уже в холле я вспомнил, что студенческий я благополучно забыл дома. Чёрт, как не вовремя! Ладно, дождусь Лёху, пройду по его.

Но мои приключения на этом не закончились — вечером у торгового центра я встретил бывшую. Ту самую, что когда-то помахала мне ручкой, уехав на стажировку, а теперь вдруг вернулась.
— Женя! — кричит она. — Ну куда же ты пропал?
Боже мой, ну как объяснить человеку, что если вы не расстались официально, это не значит, что вы не расстались в принципе? Я кое-как отделался от неё и, дойдя домой, включил свой ноут, проверяя новые сообщения. Оказалось, о моём «подвиге» уже успела в красках рассказать моя вчерашняя девушка! Это оказалась хваткая журналистка, лезущая в самое пекло, как Ярослава Танькова. Она, не щадя желчи, вывернула наизнанку все наши тайны. На месте обывателя я бы посмеялся от такой ехидной статейки, но я-то был участником. Сказать, что я своей славе не рад, это ничего не сказать. Я ведь и в глазах друзей выглядел дураком, надо мной ещё долго хохотали.
Как бы то ни было, я больше не пересекался ни с издательством, ни с этим лже-писателем. Отмывался я от своей славы ещё очень долго, хотя чёрный пиар мне здорово помог в какой-то степени. Пока ещё свежи воспоминания, я пытаюсь выкинуть из головы всю эту трагикомичную историю, и решив развеяться, я вновь отправился домой, к родителям, подальше от своей сомнительной славы.

@темы: Проза

---

Все пройдет

[Shtey]

Все пройдет и ты пройдешь...
Только угадать ту минуту,
В которой я это увижу.
Потому, что тогда, не надолго,
На долю секунды -
Ты поравняешься и станешь ближе.

@темы: Стихи

---

Призрачный свет. Глава 1. Гектор

[The wolf of Innsbruck]

Июль 1937

Для всякого сельского школьника, каникулы подразумевали собой каторжный труд на грядках, едва взойдёт солнце. Не была исключением и семья войводинских крестьян Фенчи. Воздух в тот день просто звенел от зноя, тем паршивее было полоть свёклу на грядках. Вот Барбаре и Рени хорошо — они, полив огород, быстро с делами расправились, да и пошли с подружками гулять. Ясное дело, что девчонкам не поручишь чинить теплицу — не по их руку работа, а вот полоть свёклу сегодня выпало Фельцу, среднему из семьи. По правде говоря, звали его Феликс, но от того, что он «экономил» на гласных, произносил он своё имя так, что окружающим слышалось «Фелькс», постепенно его прозвали Фельц, эта кличка прилипла к нему намертво, так парня называли даже чаще, чем по привычному: «Фефе».
Покуда Кристоф возился с теплицей, его брат уже клевал носом над очередной травинкой. «Не так уж и заросли эти грядки», — с раздражением думал Фельц, но попробуй Кристофа переубеди. Он за главного, его надо слушаться. С тех пор, как старшая, Габби, уехала из родной деревни в Нови Сад, дома появлялась довольно редко. Мать семейства приходила лишь вечером изрядно измотанная, оттого весь груз ответственности ложился на Кристофа, семнадцатилетнего крепыша, привышкего быть лидером во всём. В школе он пользовался заслуженным авторитетом, для него не бывало безвыходных положений.
Отца похоронили уже четыре года как. Он погиб при загадочных обстоятельствах. Говорят, самоубийство, но что было на самом деле, неведомо. Барнабас Фенчи осел в Войводине уже после войны, и как раз здесь ему случилось встретить Невену Цимиротич, ставшую впоследствии его женой и матерью его шестерых детей — Габби, Кристофа, Фельца, Рени, Барбары и Иштвана. Барнабас был сам по себе человек меланхоличный, довольно скупой на эмоции. Детей он лаской не баловал, казался человеком чёрствым. Вероятно оттого Габби и была поначалу «колючкой». Например, подруга на радости обняла её при встрече, а Габби морщилась и говорила, что ей противны «телячьи нежности». Барнабас, однако, не считал себя плохим отцом, напротив, был уверен, что и так делает достаточно для своих отпрысков. При этом мужчина был заимкнутым, о своих родных практически не говорил, а если и упоминал, то у него проскакивали какие-то странные нотки — он будто пытался избавиться от навязчивой мысли. Он вспоминал о них с тоской и болью, и старался отделаться от вопросов своих навязчивых детей, спрашивающих, кто на фото.
Откровенничал Барнабас только когда был пьян. Раз, когда Фельцу было десять лет, он показал подвыпившему отцу фотографию, где были запечатлены члены семьи. Он не раз видел, как у отца в подвыпившем состоянии расплетался язык, а значит, он легко мог проговориться, разоткровенничаться. Но мальчику очень уж хотелось узнать о своей родословной побольше, потому он, обычно избегавший подвыпившего отца, сам в этот раз напросился на разговор. Фенчи-старший пил редко, но уж в какого дурака превращался… Он не буянил, но когда начинал рассказывать товарищам свои истории, они в скором времени уставали от болтливого венгра и старались как-то отделаться от него. Разумеется, пить с ним отказались наотрез все, кто его знал. А в одиночку Барнабасу пить не хотелось, тем не менее, он иногда позволял себе опрокинуть стакан-другой.
В тот день Фенчи-старший, будучи в подпитии, повеселел и начал завывать первые аккорды своей любимой песни. Чокнувшись со своим отражением, он приготовился выпить ещё стакан, как вдруг Фельц появился.
— Пап, — позвал мальчик.
— Чего, сынок? — Барнабас был в приподнятом настроении, и Фельц поймал себя на мысли, что если начнёт топтаться по больной мозоли, отец наверняка будет буянить.
— А кто вот это на фотографии? — он наугад ткнул пальцем в лицо миловидной женщины, держащей за руки двух мальчиков лет пяти-шести.
Самому Барнабасу здесь ещё лет четырнадцать, он тогда очков не носил.
— Это? Это твоя тётя, Тимея, — говорил мужчина. — Добрейшей души женщина… Была. Пока её сын не подался за этой тварью Куном! Всё ж хотел парень в родную Венгрию… А тут на тебе — мятеж поднялся. Он давай распинаться, как он доверяет Куну, и что Венгрия начнёт новую жизнь. Ага, сам потом погиб! — Барнабас ударил кулаком по крышке стола. — А эта тварь Кун жива-здорова, за границу тягу дал! Хорошо, поди, в России ему живётся… А мать у него совсем осиротела — ни мужа, ни сына… Сколько слёз бедняга выплакала, ты бы знал. Не выдержало её сердце, в двадцать первом и умерла. Сорок лет было… Вот как с этим жить, а? Я врагу не пожелаю пережить собственных детей. А вот это, глянь-ка, твой дядя родной. Свернул тоже на кривую… Повёлся с кем? Змеюку на груди пригрел! А сестра… Всё из-за неё, влезла в эту авантюру, а мы теперь расплачивайся. Двух братьев на войне убили, меня вон, в тюрьму самого за то, что командира штыком заколоть хотел. Всё, сынок, один я остался.

Дальше уже Фенчи-старший рассказывал о том, как их предки рассекали по большим дорогам сколачивая своё скромное состояние. И то, что случилось с членами семьи, Барнабас считал расплатой за грехи предков. Он стал пугливым, можно даже сказать, суеверным. Только он один смог создать полноценную семью. Те же, кто не погиб на войне, умирали один за другим, пока не остался только Барнабас.
— Вот так, сынок, — сказал Барнабас сквозь пьяные всхлипы. — И у вас будет то же самое — кто-то на войне ляжет, кто-то в тюрьме заживо сгниёт, или всех нас зарежут, как свиней!
— Кого зарежут? — о, нет — на кухню вошла Рени.
— Нас, — Барнабас ударил себя в грудь кулаком. — И тебя тоже, мелкая, зарежут. Вот так… — он показал «жест смерти», после чего Рени разревелась и убежала из дому, а привлечённые шумом Габби и Кристоф вбежали в кухню, схватили разухарившегося отца под руки и чуть ли не силой уволокли в комнату.

Этот день Фельц помнил до сих пор, тогда любопытство взяло верх, и он выпытал у отца всё, что знал или хотел знать. Однако, его двоюродный брат Янош всё ещё был жив, и он рассказал Фельцу много новых подробностей. Оказывается, семья была очень дружна, но в какой-то момент всё разладилось, из-за чего они будто забыли друг о друге, стали сами по себе. Ему нелегко было смотреть, как угасает его мать, обессилевшая от такого страшного удара, как гибель собственного сына. Немногочисленные родственники не особо привечали Яноша, и ему приходилось самому выкарабкиваться. Но всё же Барнабас помогал ему, чем мог, хотя порой говорил, что своих-то с трудом тянет, а ещё и такаяя ноша на него свалилась. Видимо, череда несчастий сильно подкосила всех Фенчи, кто пережил войну. Барнабас, видимо, жил с тех пор с ощущением вины за произошедшее, оттого стал замкнутым и семью упоминать не любил.
В обычной жизни Фенчи-старший работал снабженцем в местном депо, как выяснилось, профессия у него была очень даже удобна для наживы. Барнабас хотя осторожно, в меру воровал и много тратить не любил, но однажды, в тридцать третьем, всплыло всё, что было, и того, что нарыла полиция, хватило бы на расстрел, и это вряд ли был полный список. Однако внезапная смерть Барнабаса спасла его от ареста, а семью — от позора. Вероятно всё-таки это было самоубийство. Однако злые языки говорили, что Барнабасу «помогли» умереть сообщники. Косвенно это подтверждал и инженер Милош Маркович, знавший Барнабаса достаточно хорошо, чтобы сказать однозначно:
— Такой змей, как Фенчи, предпочёл бы умереть, перетирая беззубыми дёснами манную кашу. Он был достаточно умён, чтобы отсидев символический срок, найти себе иное, не менее прибыльное дело. Воры бывшими не бывают.
Однако у полиции не было внятных доказательств самоубийства, либо же убийства Барнабаса Фенчи. «Погиб при невыясненных обстоятельствах», — так гласил официальный акт. «Расплата за грехи», так, кажется, говорил Барнабас о череде несчастий, обрушившихся на семью?
Младший из детей ещё в школу не ходит, остальные каждый день идут за железную дорогу в соседнее село, где есть школа. В гостиной в высокой рамке фотография Габриеллы Фенчи, старшей дочери, на выпускном вечере. Наряд у неё был подобран со вкусом, она и не думала, насколько ей пойдёт платье, ведь она предпочитала одеваться не броско, чаще даже в мужскую одежду. А тут — ну просто небо и земля. Элегантность и женственность чувствовались, несмотря на юный возраст. Она довольно высокого по женским меркам роста, даже кажется несколько мужиковатой, что для крестьянок неудивительно. Но если бы она следила за собой внимательнее, была бы довольно милой особой.
Кристоф тоже был довольно внушителен. Это был достаточно крепкий парень высокого роста с длинными, как у гориллы руками. Несмотря на внешнюю неуклюжесть, он был достаточно проворен, и благодаря своей хорошей реакции, добился определённых успехов, играя в школе в футбол. На ворота встать — не вопрос, пенальти пробить — тоже легко. Иногда товарищи подшучивали, что такому габаритному вратарю даже прыгать за мячами не нужно — он и так все заберёт.
При этом он весьма легко учился всяким премудростям, мог починить или собрать практически всё, что угодно. Сегодня он был занят теплицей, погнутой и побитой во время града.
— Меня всё раздражает! — крикнул Фельц. — Я тут уже целый гектар переполол!
— Ну молодец, — ответил Кристоф, не отвлекаясь от работы. — Опять филонишь?
— А ты сам попробуй на коленях ползать, я уже все ободрал, и я ещё чешусь от этой травы! — возмущался Фельц. — И вообще, я что, каторжный?
— Что ты, что ты, — меланхолично ответил Кристоф. — Я знаю, у тебя полно важных дел. Например, побегать за Цецой Ковачич, — он с хитрой улыбкой повернулся к брату, наблюдая, как яркий румянец вспыхнул на щеках Фельца. — Не, ты молодец, что женским полом интересуешься. Только знаешь, я не думаю, что Цеца хочет усыновить капризного мальчишку, ей бы замуж, да за того, кто отвечает за себя в первую очередь.
— Да… Да… Да пошёл ты! — Фельц покраснел, как варёный рак. — Я на рыбалку, вообще-то, собрался, а не за Цецой бегать! И вообще, хватит издеваться надо мной!
Сперва он пытался отрицать тот факт, что он вообще что-то испытывает к Светлане, учившейся в медицинском вузе. Часто он встречал её в Нови Саде в летнем кафе в компании подружек, сам же предпочитал коротать время в одиночку. Разумеется, его брат заметил сразу изменения в поведении Фельца и нередко подшучивал, задавая каверзные вопросы. Теперь же он намекал, что рядом с Фельцем Цеца будет себя мамочкой чувствовать, и, наблюдая за реакцией брата, тихонько посмеивался. Для него подшучивать над младшими давно стало любимым развлечением.
— А думаешь, клюёт? — Кристоф сделал вид, что ничего такого не говорил.
— Да я знаю, рыбёха в такую жару просто одурела, сама на поверхность лезет, хоть голыми руками хватай. Так можно?
— Да кто тебя держит? — ответил Кристоф. — Давай, помоги мне согнуть вот эту дугу, и можешь идти.
Не ожидая, что брат так легко поддастся, Фельц с особым воодушевлением бросился помогать Кристофу чинить теплицу и так усердно налегал на ось, что чуть не сломал её. Когда дело было сделано, Фельц взял рыболовные снасти и поспешил к реке.
По пути следовало сторониться Войкана Дедича, местного хулигана. Часто он один или в компании друзей ошивался в лесу, и от них можно было ждать любой гадости. Войкан слыл заносчивым, был главным заводилой в компании. Однако дома он старался бывать как можно реже — с отцом у него отношения, мягко говоря, натянутые. В случае провинности, разговор был короткий — кулак. Потому Войкан и набирался всего на улице. Фельц, однако, подозревал, что скоро Дедичи старший и младший поменяются местами. Дело в том, что в семилетнем возрасте, он стал свидетелем кошмарной сцены — его сосед Нандор Зриньи в припадке ярости избил собственного отца до полусмерти. Со всего размаху ударил по лицу, а когда мужчина упал и попытался пошевелиться, взбешённый Нандор закричал:
— Лежать, скотина! Что, не нравится? Это когда я мелким был, ты мог меня лупить!
Бац! Бац! Налитые кровью от злости глаза Нандора Фельц запомнил на всю жизнь. Он был страшно напуган, но уйти сам не мог, пока его Габби не уволокла в дом.
— Нашёл на что смотреть, — покачала она головой.
Позже Фельц узнал, что Нандор в детстве часто терпел унижения от отца, старался не попадаться ему на глаза. Нередко он бегал по селу и попрошайничал, поскольку дома есть было нечего. Но как только парень подрос, он быстро стал навёрстывать упущенное. Нередко Зриньи-старший ловил глазом кулак сына, и та кошмарная сцена, что увидел Фельц, была лишь вишенкой на торте. Весь гнев и горечь, что Нандор получил в детстве, вернулись бумерангом к его отцу. Тогда Фельц и поймал себя на мысли, что ни за что не станет таким, как Зриньи.
Когда Фельц зашёл в лес, он заметил, что у обрыва шевелятся кусты и слышится то ли скулёж, то ли рычание. Он не знал, что там происходит, но в профиль узнал Войкана. Собака? Но что они там делают с ней? Фельц где-то секунду колебался, думая, стоит ли связываться с Войканом, однако вскоре тот сам заметил своего знакомого венгра и подозвал его к кустам. Фельц решил, что не стоит бегать от них, тем более, сегодня для них какой-то венгр с удочкой был явно не в приоритете. Потому парень после некоторого колебания, уверенно зашагал к обрыву, где шевелилось что-то чёрное.
Их было пятеро, включая и самого Войкана. Миле и Йован были ниже остальных, но как ни странно, они и были самыми противными во всей компании — мелочные, но довольно трусливые, по одиночке обычно ничего не стоили и старались почаще бывать в компании своего боевитого лидера, почитая Войкана, как настоящего авторитета. Владан и Радое — напротив, парни довольно смышлённые, и не поведись они с Дедичем, Фельц наверняка подружился бы с ними. Не ту компанию выбрали парни, ох не ту.
«Может, рвануть к берегу»? — с сомнением подумал Фельц, измеряя взглядом расстояние и прикидывая, успеет ли он убежать. Он с самого начала готовился уворачиваться от камней, но они в его сторону не летели. Ещё немного, и драки не миновать. Против пятерых шансов маловато, а подкрепление кликнуть уже не получится. Практически наверняка они набьют ему морду и, уж конечно, сломают удочку. Рыбу ловить они не умели — им не хватало терпения двигаться бесшумно и сидеть в тростниках, не шевелясь, дабы не согнать весь потенциальный улов на глубину. Зато что они умели наверняка, это завидовать, и делали все, чтобы испортить человеку рыбалку, особенно своим сверстникам. Фельцу однажды досталось от Войкана, другие его как-то не особо трогали. Если бы его задирали, перед ними вырисовывалась безрадостная перспектива познакомиться с Кристофом поближе, уж этот Войкана бы точно ушатал, а остальные, трезво оценив свои шансы, тотчас бы бросились наутёк.
Фельц распрямил спину и уверенно зашагал к ребятам. Радое бросил камень в кусты, и оттуда послышалось рычание. Теперь Фельц ясно увидел в зарослях небольшую собачонку. Впрочем, скорее всего, это щенок-подросток, судя по довольно необычной форме ушей — одно чуть приподнято, другое всё ещё висит. Она была вся чёрного цвета, кое-где проступали светлые пятна. Похоже, это овчарка. Только скорее всего, смешана с дворнягой, судя по форме головы. Она лежала распластавшись, словно пыталась как можно глубже вжаться в землю.
— Прекрати собаку мучить! — закричал Фельц, сам удивляясь своей решительности
— А она что, твоя, эта шавка? — вызывающе нагло отозвался Йован.
— Может и моя, — дерзко ответил Фельц, а Войкан уже сжал левый кулак, прикидывая, когда стоит набить зазнавшемуся венгру морду.
— «Может, может», — передразнил Радое. — Только вот попробуй подойди, так грызанёт, что мало не покажется. Давай, докажи, что ты мужик.
«Да что я, дебил что ли — к зашуганному зверю соваться»? — думал Фельц, глядя на то, как собака пытается улизнуть от хулиганов. В это время Миле предложил швырнуть в собаку взрывпакет. Это уже слишком, здесь бы Фельц бросился на всех пятерых. И пусть его изобьют до потери сознания, но мучить животное он не даст.
— Сам-то шугался её, — насмешливо бросил Войкан в сторону Миле.
— А ты? Что ты? Чуть в штаны не наложил.
Йован расхохотался, но тут же умолк, получив чувствительный подзатыльник от Войкана. В этот момент собака сделала то, что явно никто не ожидал. Сорвав цепь, она рванулась к Миле и вцепилась ему в ногу. Тот в бессилии взвыл, пытаясь отбиться от разъярённого животного. Вроде ещё щенок, а хватка, как у взрослого бульдога. Миле с трудом отделался от собаки, после чего вся компания, выкрикивая угрозы, разбежалась. Фельц понял, что порыбачить ему не суждено, оттого решил приютить несчастное животное. Они ведь попытаются убить этого ещё щенка, а допустить этого Фельц не мог — его бы совесть заела.
— Тихо, малыш, тихо, — приговаривал Фельц, приближаясь к собаке. — Сейчас я эту цепь отсоединю, чтоб не цеплялась…
Цепь была прикреплена к ошейнику незамысловатым замком — нажми чуточку на язычок, и всё. Правда этот замок проржавел, к тому же от расслоённого ошейника шёл какой-то странный и противный запах, и кажется, Фельц увидел опарышей. «Бедняга, наверное тебе шею натёрло», — думал Фельц, отстёгивая цепь. Он подхватил собаку под передние лапы и поволок домой, оглядываясь, не появился ли Войкан или кто из его компании, горящие желанием поквитаться с животным.
Неожиданно пёс начал вырываться, и Фельц решил отпустить подранка. Теперь он шёл сам, правда довольно медленно, и Фельц с досадой отметил, что так им точно не успеть уйти. Войкан с компанией уже возвращались, Фельц вместе с собакой были ещё в роще, но мальчишки не додумались посмотреть в их сторону — они искали собаку у обрыва, думая, что животному всё равно идти некуда. А поверни хоть один из них голову, что было бы?
Фельц осторожно, минуя главные дороги, решил скрыться в зарослях тростника. По весне здесь не пройти — топко. Вся пойма затапливалась, и если бы не насыпи и дамбы, сделанные руками самих крестьян ещё в прошлом веке, посевы были бы затоплены. Вся низменность была изрезана мостами и каналами, и полноводный Дунай щедро орошал крестьянские угодья во время засухи. До самой реки здесь нужно было минимум час ехать на автобусе, периодически курсирующем между Нови-Садом и Суботицей, благо село расположилось как раз на одинаковом расстоянии между городами.
В самой Воеводине можно было встретить чисто венгерские сёла, где жители не говорили по-сербски, но Фельц жил в округе, где венгров было около трети. Он ходил в сербскую школу, поскольку до венгерской ему пришлось бы преодолевать значительное расстояние. Живи он хотя бы в Суботице, было бы куда как легче — там и до родной Венгрии рукой подать. Но когда Фельц подрос, он понял, насколько сильно привязан к родным местам, и уже в куда большей степени ощущал себя югославом, нежели венгром, несмотря на то, что сербохорватский язык давался ему с огромным трудом. На слух он воспринимал хорошо, говорил тоже свободно, но грамматика у него хромала на обе ноги. Если в быту можно было спокойно писать латиницей, или, как её называют здесь, гаевицей, то в официальных документах изволь писать вуковицей, как здесь называлась кириллица. Учительница сербохорватского просто с ангельским терпением билась над поистине ужасными знаниями венгра, и не раз назначала Фельцу дополнительные уроки. И на лето парень опять же получил массу заданий, но делать их не спешил. Какие уроки, когда есть много других дел? Подождут. Работа не волк, но волка хотя бы прогнать можно, а тут проверят осенью всё. Как ни прискорбно, Фельцу не оставалось никакого выбора.

— Сюда!
Сквозь заросли тростника виднелись верхушки домов. Как раз у заднего двора свинофермы Плавшичей стоял грузовик с полным кузовом силоса. Здесь жил Владан Плавшич, одноклассник Габби, давно мечтавший о свиньях, и теперь его мечта наконец-то осуществилась. Соседи сперва ворчали, им не нравились шумные животные, но потом привыкли. Видимо, ради свежего и более дешёвого мяса, можно было и перетерпеть, не так уж и шумели свиньи.
Здесь Фельц перешёл на шаг, будучи уверенным, что преследователи не сунутся сюда. Искать собаку на свиноферме никому и в голову не придёт. Зато до огорода Фенчи здесь всего ничего.
— Давай, вот сюда! — послышался голос Владана. — Вот здесь и оставь весь груз.
Расплатившись с водителем, Владан тотчас увидел Фельца с его новым спутником. Он хотел поздороваться с венгром, но тот лишь сказал, чтоб не говорил, что видел собаку, и ушёл. Владан решил не допытываться и ушёл обратно во двор.
Фельц сделал финальный рывок и вскоре перемахнул через забор. Он знал, что три доски в этом месте расшатаны, потому без труда приподнял их, чтобы пёс зашёл. Заперев собаку в дровяном сарае, Фельц поспешил в дом. Чья эта собака? Кто её настоящий хозяин? И как она тут оказалась? Все эти вопросы мучили Фельца всё время, пока он шёл домой. Он вроде бы и хотел, чтобы настоящий хозяин объявился, а с другой стороны, он успел привязаться к животному и даже дал новому члену семьи кличку Гектор. Ему страшно не хотелось кому-то её отдавать.
У калитки тем временем кто-то крутился. Это был Войкан, а с ним, должно быть, кто-то из местных охотников. Он держал в руках сачок, готовясь поймать собаку. Наверняка же расхаживали по селу, спрашивали, где живут Фенчи, не проходил ли Фельц… Ну конечно, стоят теперь на стрёме. Только бы Гектор не залаял некстати… Фельц хотел быстро спрятаться в доме, как вдруг кто-то окликнул его:
— Малой!
О нет, Нандор ненароком выдал его! Зриньи жил один с тех самых пор, как его невеста, не выдержав скотского обращения, просто сбежала от Нандора. Тот успел отсидеть в тюрьме за то самое избиение, едва не стоившее отцу жизни. А если бы убил, не миновать расстрела. К стене поставят только так, учитывая все прежние заслуги. Зриньи в селе боялись, старались не связываться, мало ли, что он может выкинуть в припадке ярости.
Огород его был запущен, всюду сорняки. Его не особо заботило домашнее хозяяйство.
— Чего? — спросил Фельц, косясь на калитку.
— Ты виноград умеешь подрезать?
— Да откуда? Мы не выращиваем его…
В это время послышался яростный стук в калитку и Фельц, поспешив отделаться от Зриньи, тотчас побежал к воротам. На него хмуро смотрели Войкан, Радое и собаколов.
— Где псина?
— Убежала.
— Куда?
— Не знаю.
— Врёшь, крысёныш! — процедил собаколов. — Ты у себя этого зверя припрятал. Ты хоть знаешь, кто такие бродячие собаки? Да это же просто звери, загрызут — и всё тут. Учти: увижу её — сразу пристрелю. Давай по-хорошему, а?
В это время появился привлечённый шумом Кристоф. Парень стоял на пороге, с интересом поглядывая на незваных гостей. Он сразу узнал Войкана, и не стал даже выяснять, в чём дело.
— Ребят, а ничего, что вы в чужой сад ломитесь? — хмуро спросил парень.
— Твой брат прячет бродячую собаку, причём агрессивную, — настаивал собаколов. — Я этого не потерплю!
— А ты что, хозяин этого участка? — Кристоф вышел вперёд. — Она тебя покусала? Вот иди и ищи, нечего тут небо коптить.
— Ишь, как заговорил! Взрослый уже парень, а порядка не знает.
— Чья бы корова мычала, — наседал Кристоф. — Вы вот тоже не глупый уже подросток, а ломитесь сюда, беспокоите нас… Идите уже, а?
Собаколов невольно отступил. Войкан и Радое ещё колебались, но тут Кристоф взял железный прут и, прокрутив восьмёрку, сказал с иронией:
— Слушайте, ребята, а давайте обойдёмся без драки, а?.. Ладно, уговорили, давайте подерёмся.
Он открыл калитку и топнул ногой так, что оба разбежались. Вот трусы, а! Двое на одного идти побоялись. Ничего, найдётся управа и на эту шайку-лейку. Надрать бы им уши прилюдно, может поумнели бы. Или закрыть в доме Нандора, когда он пьян. В тюрьме он всякого набрался, уж устроил бы он им весёлую жизнь… Нандор в гневе был опасен для всех, потому не раз Фельц приговаривал себе: «Ни за что не стану таким отцом».

— Не бойся, мелкий, ничего они тебе не сделают, — Кристоф потрепал брата за волосы. — Ну, что за собака?
Фельц подробно рассказал всю историю, начиная от похода на рыбалку, заканчивая самой погоней. Он также признался, что спрятал пса в сарае.
— Ай, ладно, всё равно пустует, — махнул рукой Кристоф. — Пусть там живёт. Так, Иштван, не топчись по грядкам! — внезапно отвлёкся парень. — Давай уж лечить твою псину.
Набрав в доме всяких медицинских принадлежностей, Кристоф и Фельц пошли в сарай. Гектор лежал на полу и не шевелился, лишь лениво оглядывал стены. Фельц попытался было снять ошейник, но тут же с отвращением отпрянул.
— Фу, ну и вонь!
преодолевая отвращение, он попытался отстегнуть замок, но не получалось — заело. Пришлось резать ошейник кусачками. Бросив с отвращением воняющий ошейник, Фельц начал промывать кошмарный шрам на шее Гектора, после чего Кристоф принялся обмазывать травму собаки. Тот громко скулил от боли, Фельц же придерживал его, уговаривая потерпеть. Удивительно, но Гектор даже не попытался укусить кого-то из братьев. Видимо чувствовал от них заботу, оттого и не тронул.
— Не, он точно помесь, — говорил Кристоф наливая в миску воды. — Я бы сказал, почти породистый.
Было в нём что-то от овчарки — бесконечно преданный и ясный взгляд. С этого момента Фельц понял, что никому это создание не отдаст. Такой пёс ему наверняка не раз поможет и выручит в трудной ситуации.

@темы: Проза

---

Режиссёр

[The wolf of Innsbruck]

На первый взгляд, о работе режиссёра можно только мечтать — сиди себе, команды актёрам раздавай, периодическо косясь в сценарий. На самом же деле, быть режиссёром — архи сложно. Особенно, если в твоей постановке актёры — дети. Однажды я здорово измотал себе нервы, работая с третьеклассниками. Тогда я ещё не знал, во что ввязался, поэтому когда встретил Ирину Владимировну в школьном коридоре, не ждал никаких подвохов от её предложения.
— Жень, не поможешь со спектаклем, а? Ксюша одна не управится…
Как только этой дуре сценарий и режиссуру доверили?
— Чё, опять Кусакина вляпалась? — не без усмешки спросил я.
— Жень, нехорошо злорадствовать.
О господи, поучает, будто мне не 16, а 7 лет от роду. Может хватит принимать меня, как тупоголового первоклашку?
— Ну ладно, что у неё?
— Сценарий к новогоднему спектаклю. Представление будет 25 числа, не хотелось бы, чтоб оно сорвалось.
— Тю, я думал, оно уже завтра, а тут месяц ещё! — я немало обрадовался тому факту. Можно работать вполсилы.
— Славно! Тогда подойди к Ксюше завтра и поговори с ней!
— Ага, — лениво отвечаю я.
Однако Ксюха сама мне позвонила этим вечером, спрашивала и уточняла, когда я смогу. Да хоть когда — уроки я давно перестал делать, лишь изредка списывал у одноклассников.

Встретились мы после уроков в актовом зале. Ксюха держала в руках листы бумаги и по привычке грызла карандаш. Термит какой-то.
— Ой, привет! — она встала с кресла и смущённо улыбнулась во всю ширину своего рта.
Мы с ней оба были неизменными участниками творческих конкурсов и нередко занимали призовые места. Я когда-то тоже был актёром, мой артистизм нахваливали, как могли. Я хорошо играл на сцене, да, но я равнодушен к таким вещам. Поэзия куда больше нравится. Некоторые стихи красовались в школьной газете. Ксюха куда больше на рисовании специализировалась и танцах. Причём некоторые элементы она оттачивала самостоятельно. Так говорила, что даже спокойнее — хореограф не стремится зачморить и никто не насмехается над её неуклюжестью. Но неуклюжей я бы её вряд ли назвал — порхает над полом, как бабочка.
— Тебе тоже, — ответил я. — Ну, что там у нас?
— Да вот, сценарий пишу. Понимаешь, тут значит, есть ещё ведьма, снегурочка, ну и принцесса. Поможешь их роли расписать?
— Да с полпинка, — уверенно ответил я. — А актёры где?
— Репетиция будет только когда сценарий подготовим.
— Ладно, — отвечаю я и принимаюсь прямо в зале на скорую руку строчить сценарий и расписывать роли. Была суббота и мы ушли гораздо раньше. Дописывали мы сценарий уже дома. Все эти детские спектакли до того однообразны, что и думать много не надо. Закончил я ожидаемо быстро и уже в понедельник наш сценарий вынесли на беловик и напечатали.
Я полагал, что на этом моя миссия окончена. О, наивный!
Сразу при распределении ролей нашла коса на камень — актёры из числа девочек наотрез отказывались от роли ведьмы. Я для кого старался, полночи расписывал такую классную роль?! Ну народ… Всем подавай принцессу. С грехом пополам, но мы всё же кое-как распределили роли и начали репетицию.
Режиссёр я, конечно, неважный, но фальшь чувствую. Ох и тиранил же я маленьких актёров за неестественную игру!
— Ну, что за приветствие? В голосе должна быть радость, а вы?.. Комара Ваську похоронили, — так нам когда-то учитель пения выговаривал. Теперь вместо него — я. Никогда не нравились современные дети-актёры — не умеют играть, хоть убейся. Если в фильме каком-то ребёнок-актёр играет естественно, то фильм уже заранее можно считать хорошим. День за днём я неустанно отрабатывал мастерство третьеклашек, а они играли через пень-колоду. Но главное, никто не хотел быть ведьмой. Хоть убейте, никто! Время от времени то я, то Ксюха подменяли ведьму на сцене. Мы не теряли надежды уговорить кого-нибудь из девочек сыграть эту роль. Как мы извращались, объясняя всю прелесть отрицательных ролей! Не описать словами. Наконец, одну из них уговорили.
Я вздохнул с облегчением — пронесло. Но радовались мы недолго. Однажды «ведьма» не пришла на репетицию. Ксюха рыскала по всей школе, наконец, спустя час, пришла и с бессилием вздохнула:
— Ты не представляешь — ревёт в туалете, прям ходячий пожарный рукав!
— В чём дело? — удивился я.
— Да сидит себе и хнычет: «Я никогда не буду принцессой». Я ей и так, и сяк, мол отрицательные и круче, ты запомнишься… Ни в какую!
Я в бессилии взвыл и приложился лбом о стену.
— Да пошла она!.. — в сердцах ору я, вычёркивая так и не состоявшуюся ведьму из списка актёров.
Но худшее было впереди — за неделю до спектакля две девочки неожиданно сцепились из-за этой дурацкой роли принцессы. Дрались, как бешеные псы, мы вдвоём не могли их разнять. Нам помогала вся труппа и мы с трудом, но разняли сцепившихся актрис.
— Дальше только хуже, — сказала мне Ксюха, пока я провожал её домой. — Они ведь друг другу покоя не дадут.
— Тогда гнать их обеих из труппы! — я всё ещё был в горячке.
— Жень, ну войди в положение! Мы не можем просто так взять и поменять, они ведь в образы вжились! Жень, что делать, а?
— Я уже сказал, — бурчу в ответ. — Вот что, Ксюнечка, или приструним этих мочалок, или я больше не режиссёр! И тебе советую уйти. Пусть с ними училка сама колотится, как умеет!
Я кричал так громко, что Ксюхины родители выбежали на шум. Та быстро сориентировалась и проводила их обратно в квартиру со словами:
— Всё в порядке, нас актёры довели. Иди уже! — махнула она рукой, немного погодя.
На следующий день я подошёл к классруку и сказал:
— Извините, Ирина Владимировна, я не смогу больше быть режиссёром. Это выше моих сил — вчера две актрисы передрались из-за роли принцессы. У нас нет ни ведьмы, ни снегурочки. Извините, — с этими словами я положил на стол изрядно потрёпанный сценарий.
— Да! — поддакнула Ксюха. — Неделя до представления, а они у нас покалеченные ходят. Поэтому спектакль отменяется. Поверьте, мы с ними намучились порядочно.
Удивительно, Ксюха стояла на своём и демарш удался. Труппа лишилась главного — сценариста и режиссёра, то есть, меня и Ксюхи. Классрук не на шутку испугалась и чуть ли не упрашивала нас переписать сценарий. Так, чтобы там было две принцессы. Торговаться я не мастак, но за положительные оценки (а я за год набрал с десяток прогулов) я согласился, хоть и трижды проклял себя за такое. С грехом пополам переписали сценарий.
И каким боком там вторая принцесса? Не знаю, но малым виднее. Лишь бы опять не передрались в самый ответственный момент. Хрупкий баланс, наконец, восторжествовал. Правда, мы остались без снегурочки и ведьмы.
— Ксюха! — меня озарило. — Глянь, тебе ведь и грим не нужен — просто пальто наденешь, обмотаешь шею мишурой и вуаля! Вылитая снегурка будешь.
Действительно, голубоглазой блондинке не нужно было и костюма — достаточно было выйти в своём синем пальто и белой шапке.
— Точно! — в этот момент она была согласна на всё, лишь бы избавиться от этого геморроя в виде девятилетних актёров и их ролей. — А ведьмой кто будет?
— Ведьмой буду я.
Хитрый я, однако — на десерт себе оставил самую классную роль, которую так любовно возводил в своём сценарии. Даже в переписанном ведьма была, что надо.
Наконец, настал решающий день — 25 декабря. За кулисами мы раздавали актёрам последние указания, а мне старательно разрисовывали лицо чёрной акварелью. Для ведьмы костюм собрать из того, что было, не составило труда. Теперь главный вопрос — мой грим. Красили меня наспех, Ксюха даже пару узоров нанесла своей дурацкой помадой.
Настал мой выход. Пока я напевал арию ведьмы, описывая круги вокруг волшебного шара, случилось непоправимое — грим стал растекаться. Кто-то в зале испугался, а кто-то стал восторженно аплодировать. Похоже, сочли это колдовством. Бледное лицо ведьмы вдруг стало каким-то иссиня-чёрным… Ничего, для образа — в самый раз. Наконец, отыграли мы все полтора часа и вышли все вместе на сцену, чтоб поклониться зрителям.
Вот это была умора — два великана на фоне малявок из третьего класса! Зато потом нас провожали бурными овациями. Таких я не слышал никогда. Не зря, ой не зря я актёров тиранил! И не зря над сценарием дулся полночи!
Но чтоб я ещё раз согласился ставить эти спектакли… Увольте!

@темы: Проза

---

волчья песня

[Эол]

Сталь под пеплом и кровью - все та же сталь,
От соленого ветра в ушах звенит.
От соленого моря пришла печаль,
Ржавой солью сожрала души гранит.

Под холодной луной гулко шепчет лес,
Отзывается смехом язык костра -
Волчий взгляд отражает простор полей,
Гон кровавый с вечера до утра.

Ночь звенела охотой, трубила в рог,
Рассыпала выстрелов треск сухой -
Дробью темной, смертельной спустив курок
Оставляла алое за собой.

В белом небе струится рассвета шелк.
Ночь уходит, окончен жестокий бой.
Над лесами разносится волчий вой.
Я останусь в листве. Только б он ушел.

Сталь под кровью. Кострище и белый дым.
Слышишь, небо?
Его - отпусти живым.

@темы: Стихи

---

Семинар

[Тедди-Ло]

23.05.2017 в 19:36

Пишет  Лоторо:

Литсеминар на Ныре
 Ticky

На литературных фестивалях часто проводятся семинары, а так как не у каждого человека есть возможность на фестиваль попасть, то я предлагаю провести семинар онлайн.
Главные цели семинара
- получить обратную связь, хорошую и разную,
- научиться самому оценивать тексты (свои и чужие),
- самую малость посоревноваться
Программа семинара
1 этап
С 23 мая 2017 до 31 мая 2017 - приём работ (присылать на почту [email protected] )
Требования к работам:
- размер от 10 000 до 30 000 символов с пробелами
- проза
- принимаются любые тексты (и засвеченные, и новые)

Далее по ссылке:

rabbithole.7bb.ru/viewtopic.php?id=668

@темы: Административное

---

сиеста

[key2may]

Солнце в слепящей силе восходит в пустой зенит.
Пахнет травой и пылью полуденная аллея.
Ни ветерочка, ни облачка, и словно во сне звенит
колокольчик июльский, и платье твоё алеет.

Стрекозы неспешно и плавно летят к пруду
накрытому ряской, кувшинками, летней ленью.
Невидимый фавн сонно дышит в свою дуду.
Караси противятся щучьему повеленью.

Над нашей скамейкой сутулится старый клён,
пятипалыми листьями воздух горячий гладит.
Мы свиваемся в кокон, и сплетаются шёлк и лён -
не для тихой сиесты, а жаркой истомы ради.

@темы: Стихи

---

Игра

[3Н7]

Потоком
Строк.
Под током
фраз.
Я здесь игрок
Не первый раз
И без начала.
Ты отвечала:
"Погоди,
Там места
Много впереди.
Твоя невеста
(Ритм в груди)
Ждёт у причала.

...

Играй
Слогами
Этот такт.
Измены
Будничный антракт.
Кидай
На стены
Во "вконтакт".
И в рай -
С ногами.
И Манский
Снял про нас кино
Уже давно,
Но все равно.
Нам графомански
Суждено
Играть словами.
Не расскажи
Ему секрет:
Кто в гаражи,
А кто в декрет.
И наркоманский
Этот бред.
Придуман нами.
И нет конца
Такой вот
Трипп.
Ты без лица.
Приход.
Залип.
Разбужен снами.
Физички
Спросят:
"Ты под чем?"
И в лички
Сбросят
Сразу всем -
Я под стихами".

20/II.2017.

3Н7 ©

@темы: Стихи

---

Гостинка

[3Н7]

Помнишь ли, безумства мая:
Как меня ты обнимая,
Как бокалы разбивая,
Не дошли до каравая.

...

Жри же, сука. Жри же, мразь.
Не дала тебе пропасть.
Сгинуть, медленно упасть.
Затыкай-ка лучше пасть.

Пусть превратится в тишину
Наш разговор.
Я ненадолго загляну
В Гостиный двор.

Прошло с того мая
Немало уж лет.
А я все хожу, не снимая
Браслет.
Он сделан тобой
Из моих к тебе слез.
Его из Гостинки
Курьер мне привёз.

9/II.2017.

3Н7 ©

@темы: Стихи

---

Скандинавское

[Лорелина]

Медноглазая Хель улыбается волчьим оскалом...
Дочь коварного Локи смеется над миром людей.
В ее царстве - лишь лёд, да бескрайние серые скалы,
Кто пришел в это царство, навечно останется с ней.


Но послушай! Поет теплый ветер над нашей землёю,
Посмотри - зацветают ромашки на склоне холма.
Скоро будет гроза. Теплый ливень нам небо умоет,
Чтобы Фрейр согрел своим золотом наши дома.

Посмотри! Мир не черен, не бел, но богато окрашен,
Выбирай для себя, что по нраву, свирель или меч.
И не бойся. Ведь боги поистине любят бесстрашных.
А когда отвлекутся, то я тебя буду беречь.

(с) Лорелина

@темы: Стихи

---

Огниво (может, даже песенка получилась?)

[i-key]

То ли воздух слишком тих, то ль пространство криво,
Или может, взорвалась павшая звезда?
В равноденствие весны отыщу огниво -
Все мои желанья вмиг сбудутся тогда…

Для кого-то холода канут в призрак буден,
Солнце греет им сердца, щечки и носы,
Грустно, грустно по весне невлюбленным людям,
Что по улицам бредут, глядя на часы.

Не для них в апрельский день пень цветет и пахнет,
Льется трель колоколов, рвется в небеса…
Дождик тает серебром и тревожит память,
Чтобы в память о любви строчку написать.

Не порхают в животе бабочкины стаи
Как туда их запустить – не открыл никто…
Холод мучает людей, кровь не согревает
память – рваная вуаль, старое пальто.

Где ж ты, мастер лунных дел, душ заблудших лекарь?
Что ж ты счастья пожалел, всем раздать не смог?
Невлюбленный человек в звездный час рассвета
табуретки серый край выбьет из-под ног…

Есть огниво у меня, и желаний куча,
загадаю счастья всем, чтобы по весне
невлюбленный человек спел «бесамемуча!»
а потом сказал «Люблю!» - и не покраснел…

@темы: Стихи