Инсбрукская волчица. Продолжение

[The wolf of Innsbruck]

У меня есть одна вредная, но достаточно типичная для сыщиков привычка: когда я берусь за дело, всё остальное отходит на второй план. Некоторые видят в этом несомненный плюс, хвалят за ответственное отношение к работе. Другие же считают, что я помешался и преступники давно заменили мне родных братьев, что я по макушку увяз в протоколах и делах. Нетрудно догадаться, что моя жена принадлежит ко второй категории. Ещё до нашей свадьбы я честно предупредил её, что для меня работа прежде всего. Однако часто Марта забывала об этом и выговаривала мне, что я не занимаюсь детьми, что меня могут убить в любой момент, что она боится остаться вдовой. Это меня раздражало больше всего, и даже не столько причитания Марты, сколько осознание того, что все претензии справедливы. Я помню, как в детстве мы с братом Марком чувствовали себя в родном доме чужими.
Кто из нас не мечтал оказаться в сказке? Однако мечтать надо осторожно — мечты ведь имеют свойство сбываться, но совсем не так, как того хотелось бы нам. В сказках ведь как? ПРиёмный родители не привечают детей, и это ещё мягко сказано. Мало того, мать в скором времени стала похожа на отчима в плане своего к нам отношения.
Не раз я, слушая жалобы учителей на поведение Каспера, вспоминал себя. Я был слабым, но от того не менее задиристым. Часто я лез в драки и оттого ходил с «фонарём» под глазом. Я надеялся таким образом как-то привлечь внимание родителей. Увы, как ни старался я быть непохожим на отчима, всё чаще убеждался в том, что полностью провалил свою задачу.
Вчера я здорово вымотался, опрашивая свидетелей и изучая списки учащихся в гимназии. Мне предстояло проверить огромный массив документов, свидетели-то вчера ничего внятного пояснить не смогли, лишь что-то мямлили, нередки были истерики и обмороки. «Куда же она испарилась? — думал я. — Неужели никто её не видел?!» Я чувствовал невероятную досаду, казалось бы, вот она, убийца, а не дотянуться! Меня не отпускало ощущение, что откуда-то из-за угла за мной наблюдают два красных огонька, оборотень где-то рядом и наверняка ждёт момента, чтобы и на меня напасть. Эта мысль здорово подогрела во мне охотничий азарт, ведь нет ничего лучше, чем охота на человека. Она тем увлекательна, что в любой момент охотник и дичь могут поменяться местами, и здесь далеко не всё зависит от них.
В любом случае, сегодня мне предстоит вычислить эту рано повзрослевшую гимназистку. Может кто из свидетелей отошёл от шока и теперь сможет дать подробные показания. Я помню, какая давка царила в первые часы после трагедии. Ученицы в панике выпрыгивали из окон, поднялась такая давка, что никто и не замечал, как топтали раненых, как взывали о помощи обгоревшие чуть ли не до костей люди. Но больше всего мне запомнилась молодая учительница. Её в полуобмороке вели к карете, а сама она повторяла в бреду:
— Она… Это она… Я знала!..
Это была Ингрид Лауэр, та самая, что дала показания по делу «ночных тварей». Она же когда-то готовила Берту к школе. С поистине ангельским терпением Ингрид справлялась с этой несносной капризной девчонкой, сразу было видно, что она знает и любит своё дело. Она по сей день остаётся любимицей учениц. Я заметил, что у неё неестественно выпирает живот и как ни крути, придётся действовать осторожно, а то мало ли, какие последствия могут быть от допроса в стрессогенной форме. Она или видела убийцу, или догадывается, кто мог такое совершить. Меня же не покидало ощущение, что убийца пряталась на заднем дворе и лишь с нашим приходом скрылась. Вот там-то я и обнаружил на вязком, как глина грунте, чёткие следы всё тех же ботинок сорокового размера. Тут даже слепков не требовалось — следы были абсолютно идентичны. А значит, наша Золушка спокойно наблюдала за пожаром, а когда начальница попыталась спастись, хладнокровно расстреляла женщину. Не весь барабан разрядила, а только дважды в сердце. Стреляла шагов с пяти. Тут, конечно, даже дилетант попадёт, но что-то мне подсказывало, что эта волчица не впервые держала в руках оружие. Не исключено, бывала на охоте, или кто-то показывал ей столь сомнительный мастер-класс. Кто-то из её родственников служил в армии или полиции. Такие люди чаще остальных склонны травить байки о своих похождениях и даже показать мастер-класс по стрельбе из нагана, или даже из обреза винтовки. Круг поиска сужался, но чтобы поднять досье каждой из них, нужно время. Нет, тут нужно, в первую очередь, отследить тех, кто не пострадал и отсутствовал на уроках во время пожара. У нас уже был примерный портрет убийцы: старшеклассница, лет пятнадцати-восемнадцати, высокого по женским меркам роста, сложена достаточно плотно, кажется мужиковатой. Неплохо развита физически. Шатенка. Паззл был практически готов, лишь пара деталей затерялась.
Этим утром я чувствовал себя так, будто очнулся от зимней спячки. Руки дрожали, в голове гулял ветер. Берта и Каспер о чём-то громко беседовали в гостиной. Дочь будто забыла, как вчера, потрясённая известием, весь вечер ревела. Среди пострадавших были её хорошие подруги. Занятия сегодня отменили, но я был категорически не согласен с этим — происшествия, даже столь масштабные, не должны тормозить учебный процесс, тем более, Берта училась в другой гимназии, поближе к дому. Она-то целёхонька, никто там поджоги не устраивал. А Каспер просто был рад внеплановому выходному, его не очень-то волновал пожар. Он был довольно скуп на эмоции, внятно выражать соболезнования или поздравения так и не научился. Он вообще не любил церемоний, всегда стремился пораньше уйти с шумных мероприятий. Его раздражало жеманство и фальшь разного рода торжеств.
— Эй, дурень, — позвал я сына. «Дурнем» я его называл, когда у меня было хорошее настроение. — Не забыл ещё? Ты сегодня на кухне дежурный.
— Помню, — равнодушно ответил Каспер и ушёл в свою комнату.
Прислуги у нас не было, поэтому мы составили график, когда и чья очередь мыть посуду. Но это не спасало от ссор. Берта и Каспер никак не могли поделить обязанности, каждый из них норовил спихнуть ответственность на другого. Ну да, это только в книгах брат и сестра «не разлей вода», мои же отпрыски друг друга не жалуют: Каспер считает Берту истеричной дурой, а Берта парирует тем, что она, в отличие от Каспера, никогда не оставалась на второй год. Каспер действительно однажды остался на второй год в пятом классе и только сейчас с грехом пополам оканчивал выпускной класс. Он способен учиться лучше, но не демонстрировал никакого желания. Как скатился до троек, так с тех пор и не вылезал.

— Флоре, а правда, что это гимназистка сделала? — спросила жена с некоторой дрожью, когда мы сели за стол завтракать.
— Ты же знаешь, что я предпочитаю молчать, пока не знаю наверняка, — ответил я. — Может и вовсе кто-то из учителей… Ладно, потом всё объясню, мне на службу пора, — уклонился от ответа я и, в скором времени прикончив лёгкий завтрак, отправился в гостиную. Ничего не подозревающая Берта набила карманы орехами и приготовилась их заточить. Тут-то я и решил провести «следственный эксперимент». Выскочив из-за угла, я схватил Берту за горло и, прошипев «Молчи, если хочешь жить», буквально затащил её в прихожую. Марта и слова не могла сказать от шока. Она привыкла, что меня иногда «несёт», но не до такой же степени.
— Флоре, ты с ума сошёл? — закричала Марта, когда, наконец, обрела дар речи.
— Эксперимент удался! — торжественно продекламировал я, отпуская Берту. — От шока даже ты, взрослый человек, не подумала ничего предпринять. Теперь я знаю, как она расправилась с Гюнст и Вильхельм!
В следующий момент я, провожаемый проклятиями Берты и причитаниями жены, накинул пальто, кепку и, взяв портфель, отправился на службу. Сегодня вновь хмурая погода. Тяжёлые свинцово-серые тучи, нависшие над Инсбруком, точно передавали всю гнетущую атмосферу города. После вчерашнего происшествия Инсбрук оцепенел. Прежде полные спешащих людей улицы нынче были пусты, лишь изредка зеваки проиходили мимо витрин, глазели на товары, да и шли по своим делам. Инсбрук казался мне мини-копией Вены — те же старинные постройки, те же улицы. Когда я уехал на учёбу в Вену, я впервые заметил столь резкий контраст. В центре было полно солидных господ, сытых и довольных жизнью. Там постоянно щеголяли люди, одетые «с иголочки», дамы в элегантных нарядах, на фоне которых простецки одетые студенты смотрелись просто белыми воронами. Я же снимал жильё в отдалённом квартале, рядом с рабочими общежитиями. Здесь не было ни садов, ни фонтанов, ни зелёных лесопарков, ни уютных кофеен. Зато чего здесь было в достатке, это грязи, вони и прочих «прелестей» городских окраин. Часто здесь мелькали турки. Улыбчивые торгаши, устроившие ярмарку неподалёку от дома, где я снимал угол, каждое утро провожали спешащих на работу людей сахарными улыбками и активно зазывали что-то у них купить. Расшитые блеском фраки, фески и тюрбаны смотрелись просто кричаще в руках продавцов, одетых в рваные пиджаки и поношенные тюбетейки. Зато у них можно было разжиться дешёвыми восточными сладостями и табаком, чем я беззастенчиво пользовался. Была здесь и парикмахерская, принадлежащая коренастому турку по имени Энвер. Он был весьма словоохотлив, не забывал мне напоминать, что они, турки, знают толк в женской красоте и если я хочу, могу привести сюда свою невесту, он из неё такую красавицу сделает, что не узнать.
— Эти ваши немки страшные такие, не умеют следить за собой. А у нас женский красота — часть культури, — говорил иной раз Энвер, угощая меня папиросой.
Дальше он начинал рассказывать небылицы, как к нему тайком наведывались зажиточные жительницы Вены, которым надо быть неотразимыми на балу, а австриякам они дескать не доверяли — изуродуют только ещё больше.
Нестерпимая же вонь из грязных трактиров и постоялых дворов, здесь, в трущобах, особенно много, полупьяные девицы лёгкого поведения, мелькающие на перекрёстках и у оживлённых улиц, оборванные рабочие, ремесленники, едва сводящие концы с концами, жуликоватого вида картёжники и напёрсточники служили красочной иллюстрацией жизни на самой её обочине. То, какой видели Вену иногородние, наслушавшиеся всяких небылей про роскошные кварталы, где разве что золото рекой не течёт, где в уютных ресторанах подают изысканные блюда, блеск театров и прочих культурных заведений, резко отличалась от Вены настоящей — города в городе, где сосредоточие благополучия и роскоши — центр, окружали обшарпанные ветхие дома городской бедноты. Людей, едва сводящих концы с концами.
В таких условиях я жил несколько лет. Вечно угрюмые работяги, хвастливые турки и бесцельно слоняющиеся нищие стали моими соседями, и я настолько привык к ним, что одна мысль, что можно жить иначе, удивляла меня. Теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, мне с трудом верится, что я когда-то жил в грязном унылом переулке. Всё смыли волны времени. В том числе и дурные воспоминания, не считая тех, что надолго отпечатались в моём сознании.
Воздух был тих и недвижим. Я быстрым шагом шёл в сторону полицейского участка, и только когда подошёл достаточно близко, у меня развеялось ощущение, что город вымер. Полицейские шумно переговаривались между собой. Из их разговоров я понял, что наше дело теперь взято на контроль непосредственно городскими властями. Этого только не хватало! Эти жирные, лоснящиеся кабинетные крысы умеют только требовать и советовать, что делать. Лучше бы делали то, что им по статусу положено, тогда бы им цены не было.
Кляйн уже был на рабочем месте. Выглядел не лучшим образом. У него на лице всегда отражалось его текущее состояние, и сразу было видно, что Мартин не выспался, устал, чем-то сильно обеспокоен. С него бы только карикатуры писать.
— Здравствуйте, инспектор, — томно произнёс толстяк, сдвигая на край стола кипу бумаг. — Тут как раз из восьмого больше всего пострадавших. Из тридцати девятнадцать погибло. Две трети. Одиннадцать — в больницах с серьёзными травмами. Так что цель убийцы были именно они. Вот списки тех, кто не пострадал или отсутствовал на уроках во время пожара.
В злосчастном списке было четыре фамилии. Здесь было напечатано короткое досье на каждую из потенциальных подозреваемых, рост и характеристика с места учёбы.
— Так… Эльза Шнайдер… Ушла, сославшись на плохое самочувствие… Сразу отметаем, — таков был мой вердикт. — Она макушкой еле-еле до края стола достаёт. А убийце, чтобы схватить Гюнст и Вильхельм так, чтобы они впали в шок, надо быть как минимум выше ростом, чем сами убитые. Ага… Милица Гранчар. Судя по всему, душевно больна.
Идеальная подозреваемая! Мало того, что высокого роста, причём — шатенка, так ещё и имеет отрицательную характеристику. И душевная болезнь — чем не мотив? Кроме того, в последние годы у неё часто случались нервные припадки, а это только раздувало едва тлеющий огонёк подозрений. Однако увы, у неё железное алиби — Гранчар вот уже три месяца как уехала в Далмацию отдохнуть и подлечиться. Как это ни прискорбно, но такая, казалось бы, идеальная подозреваемая, отпадала. Осталось две: Герда Мейерсдорф и Анна Зигель. Обе достаточно высокого роста, плотно сложены и теоретически могли напасть на Гюнст и Вильхельм так, чтобы они от шока пикнуть не успели и столь же внезапно напасть на того бедолагу в подсобке. Почему-то его били не в горло, а куда-то ниже живота.
Кажется, я понял, куда ветер дует где у убийцы больная мозоль. Пока у неё свежи воспоминания, надо активно лить воду на эту мельницу, при случае делая акцент на своих догадках. Как ни крути, а из голимых кирпичей не построишь забор, как и из одних подозрений и догадок никогда не составишь весомого доказательства. В списке подозреваемых было лишь две фамилии. Но кажется, я уже догадывался, кто убийца. Я тотчас отправил Кляйна допрашивать Герду Мейерсдорф, а сам отправился по адресу, где жила Анна Катрин Зигель шестнадцати лет от роду.

***

Прежде чем навестить Зигель, я решил заглянуть в больницу. Кто-то из её одноклассниц мог прийти в себя и наверняка готов был дать показания. На пороге меня встретил сам главврач: полулысый грузный мужчина лет пятидесяти.
— А-а, господин инспектор! — воскликнул он, проведя пальцем по своим пышным усам. — Думаю, вы можете уже кое-кого допросить. Некоторые из них пришли в себя и уже достаточно внятно соображают. Эта хорватская фройляйн как-то особенно быстро поправляется. Этой ночью пришла в сознание. Она ещё слаба, но думаю, вы можете её допросить.
— Понял, — лаконично ответил я. — А что насчёт вот этих? — я показал список учениц восьмого класса, пострадавших при пожаре.
— Фройляйн Кауффельдт отделалась сломанной рукой. Родители настояли на том, чтобы мы позволили ей лечиться дома. Хотя я и был против… Ну ладно, если вы хотите допросить кого-то из них, — он указал на список восьмиклассниц. — То Манджукич пока чувствует себя лучше всех.
— Негусто, — скептически покачал головой я. — Ну да ладно, уж что имеем.
Доктор кивнул медсестре и та молча проводила меня в палату.Это была тесная комната на восемь мест, и все койки были заняты. Некоторые больные с интересом разглядывали посетителя, некоторые же продолжали лежать на своих местах, делая вид, что ничего не происходит.
— Фройляйн Манджукич! — прозвучал звонкий голос сестры. — К вам полиция.
Тотчас всполошилась сиделка, полная дама средних лет. Она приставлена была наблюдать за состоянием больных и немедленно докладывать доктору, если кому-то станет хуже.
— Она ведь слаба ещё! — тараторила эта беспокойная женщина. — Может, не стоит?
— Да пусть допрашивает, — послышался слабый голосок с третьей справа койки.
Я посмотрел на пациентку и аж присвистнул: неужели это — Сара Манджукич? Растрёпанная, с синюшным лицом страхолюдина, одетая в больничную рубашку, абсолютно не походила на ту эффектную фройляйн с фотокарточки. С недавних пор Сара изменила причёску: теперь она носила японскую заколку, а рядом с лицом свисали две длинные пряди. Славянка со жгучим лукавым взглядом точно куда-то испарилась и теперь красотка Сара представляла из себя жалкое зрелище. С самой Сары всё будто слезло, она выглядела подавленной. Руки она двигала с трудом, и так, будто кто-то дёргал за ниточки. Лишь когда приблизился к её койке почти вплотную, стало слышно, как она дышит.
— Здравствуйте, меня зовут Флориан Дитрих, я расследую преступление. Хотелось бы задать вам пару вопросов.
— Э… У вас есть ко мне вопросы? — тихим замогильным голосом спросила Сара, приподнимаясь с помощью сиделки.
— Конечно, мы обязаны проверять всех и вся. Чем быстрее мы закончим, тем лучше будет для нас обоих. Согласны?
Сара лишь слабо качнула головой, показывая тем самым, что готова ответить на мои вопросы.
— Чудно! — воскликнул я. — Вы можете рассказать о том, что случилось вчера после дух часов дня?
— То и случилось, — процедила сквозь зубы Сара. — Меня чуть не растоптали. Мало того, что чуть не поджарилась заживо, так ещё на земле меня топчут все, кому не лень! Посмотрите, что они со мной сделали! По лицу тоже оттоптались, рёбра мне сломали, а мне дышать больно!
«Ну дела! Всё она о себе, да о себе. Похоже, наша хорватская фройляйн большая эгоистка», — подумал я.
— Вас ничего вчера не насторожило?
— Всё, как обычно, — Сара осторожно глотнула воду из стакана. — Шли уроки, потом слышу откуда-то крики, дымом потянуло… Потом дверь быстро открылась и в класс прилетела бутылка с «горючкой». Оно как пыхнуло… Мы пытались вырваться из класса, без толку. Стали уже просто из окон прыгать. Гренадерша помогла нам их выбить. Сама изрезалась вся. А у нас поднялась толчея… — Сара смахнула слезу с правой щеки. — Я упала сама, потом ещё помню: крики, грохот, меня саму чуть не растоптали… Ну, а потом стихло всё. Отец всю ночь тут просидел, потом уже спрашивал, как я. Говорил, мама чуть с ума не сошла. Ну вот… Это всё, что я помню.
— Что вы можете рассказать об Анне Зигель? — я решил не терять время зря.
Никто из восьмиклассниц не видел убийцу, это же очевидно.
— Забитая, тихая, — последовал лаконичный ответ. — Всегда одна.
— Ага! Значит, она не ладила с одноклассницами? — чуть не вскочил я.
— «Не ладила» — это ещё слабо сказано, — процедила сквозь зубы Манджукич. — Они ей жить не давали: били, насмехались… Как она их только терпела?
Хмм… Паззл постепенно складывался в единое целое: забитая ученица, устав от непрерывных издевательств в школе, решила разом все проблемы, как бы цинично это ни звучало.
— Так-так… А ничего вас вчера не насторожило в поведении Зигель? Может, она была взвинчена или наоборот?
— Да как обычно, — равнодушно ответила Сара. — Она всегда молчалива, смотрит на всех исподлобья. А в последнее время так вообще на ней клейма стало негде ставить. Имела постоянно взыскания. Вчера пришла сонная, на лице какие-то отметины, а на платье — шов. Молчала все уроки, села одна и ни на кого внимания не обращала. А потом вдруг сказала, что ей плохо и отпросилась с уроков. Ну, а потом… Вы уже знаете… Так что, вы подозреваете Анну? — встрепенулась Манджукич и тут же стиснула зубы: дали о себе знать сломанные рёбра.
— Пока у меня слишком мало сведений, чтобы сказать наверняка, — уклончиво ответил я. — В любом случае, проверять придётся всех. Зигель — в первую очередь. До встречи, фройляйн Манджукич! Скорейшего вам выздоровления!

К трём часам дня я закончил допросы свидетелей и потерпевших. К сожалению, допросить фройляйн Лауэр не представлялось возможным: её состояние было тяжёлым. Вчерашнее потрясение, усугублённое большим сроком беременности, требовало длительного отдыха. Но я и без этого был уже уверен на все сто, что убийца — Анна Зигель. Я пытался спровоцировать её на откровенность, но она пока с успехом отбивала все атаки. Хотя мне казалось, несколько раз Анна была близка к тому, чтобы проговориться или, не выдержав моего напора, сдаться. Кто знает, что было бы, не отвлеки меня её мать в самый ответственный момент. Однако заряд был дан хороший. Когда я упоминал про «длинный уродливый шов», на её лице отразилось настоящее смятение. Вот, вот, где у неё Ахиллесова пята! При случае надо её додавить.
Мои коллеги наверняка собрались действовать по старинке: после ареста начать марафон бесконечных, изнуряющих допросов и взять волчицу измором. Но получить от неё исчерпывающие показания не так просто: Зигель относится к преступникам-двоедушникам. Она сочетала в себе две противоположных личности. Под одной личиной скрывалась тихая, запуганная школьница, под второй — безжалостная волчица, отправившая на тот свет десятки человек. Во многом именно от меня зависело, когда заговорит её второе «я». Её первой личности не в чем признаваться и каяться, недаром оборотни на следующее утро после полнолуния не помнят события прошлой ночи, вот и Зигель теперь уйдёт в глухую оборону, отрицая все предъявленные ей обвинения. Или наоборот, начнёт брать на себя все мыслимые и немыслимые грехи, втайне потешаясь, как ловко она водит за нос следствие. На заре карьеры я уже сталкивался с таким преступником. Вор-рецидивист, взятый за попытку расплатиться фальшивой купюрой, начал признаваться в целой серии жестоких убийств, совершённых по всей Австрии. Он такого наплёл, что у меня не осталось сомнений в правдивости его показаний. Такие детали, мне казалось, невозможно выдумать. Однако когда начались следственные эксперименты, выяснилось, что это всё — ложь, придуманная самим преступником с целью запутать следствие и направить его по ложному следу, уведя как можно дальше от его реальных преступлений. С той поры я стал крайне скептически относиться к признаниям обвиняемых. Признание — продажная девка следствия, это я усвоил в совершенстве.
Скрип двери прервал мои размышления. Это был Кляйн.
— Допросил, — сухо произнёс Мартин. — Мейерсдорф ни при чём, у неё железное алиби. К тому же, она носит ботинки тридцать девятого размера.
— Всего-то на размер промахнулись, — с усмешкой ответил я. — А что остальные?
— Ничего нового, — всё с тем же скепсисом ответил Мартин. — Кстати, инспектор, а вам не приходило в голову, что убийца могла и саму себя сжечь вместе с остальными?
Мысль Кляйна не была лишена оснований, и до сегодняшнего дня я был склонен думать так же. Если бы Зигель так поступила, она бы унесла тайну с собой в могилу, и я бы никогда не узнал истинных её мотивов.
— Я тоже так думал, пока не допросил Анну Зигель. Так вот, она носит обувь сорокового размера: это раз, — я начал загибать пальцы, — ушла с уроков незадолго до пожара: два, агрессивно себя вела последнее время: три, на правой ладони красные отметины: четыре, нервничала при упоминании мной определённых деталей: пять! И это только верхушка айсберга. Если я буду дальше по мелочи перечислять свои догадки, то боюсь, у меня не хватит пальцев. Таких совпадений не бывает.
— Кхм… — Кляйн немного растерялся. — А вы уверены, что это достаточные основания для ареста?
— Более чем, — твёрдо ответил я. — Сейчас я направлю ходатайство об аресте Зигель. Надо сделать это как можно скорее, иначе она подастся в бега!
Позже я сам удивлялся, сколь точно сбылся мой прогноз. Я ведь беседовал с Анной меньше часа, но этого времени оказалось достаточно, чтобы разгадать в ней оборотня.

@темы: Проза