Посмотри-ка в окно. Вон люди проплыли на блюде, деревья вспыхнули синим. Ты хочешь быть правильным, хочешь быть сильным, читать дальшеты хочешь не видеть как пасти машин съедают пространство, колеса давят мелкие жизни.
Посмотри на меня. Я плавлюсь, на пол стекаю, застыв, превращаюсь в желе. Ты это любишь во мне. Ты ешь меня ложками.
Ссылки на сторонние ресурсы запрещены правилами сообщества. Модератор Чудо_
Любой обманчив звyк. Стpашнее тишина, Когда в самый pазгаp веселья падает из pyк Бокал вина. Сплин, "Романс"
Раз никто не хранил и никто вроде бы не берег, Буду думать, что с неба невидимо хмурится Бог, И пока я считаю их - бывших хороших друзей, Мне встречаются недруги строже, умнее и злей, И пока я кричу, что сильна, молода и горда, Мои камни всё точит и точит простая вода, Если б хоть кислота, на худой конец кровь или яд: Нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Капли звенят. читать дальшеИ пока я не сплю по ночам и баюкаю страх, Люди ходят, живут, продают, отдыхают в горах. Вечный круг, жизнь идет, продолжается год или век - У меня на рипите один, но бежалостный трек: В нём хрусталь раз за разом летит битой радугой в пол, Он любил её, пел её, ждал её, звал её, шел. Круг заклятия - голос, а струны - остов волшебства, Говоришь, всё слова? Да, наверно, всего лишь слова. Я жива ли, мертва - а меня и не думают петь, И от этого больно про чувства, которые - смерть. Круг романса, стена тишины, только каплет вода. Сколько лет, всё о том же гудят и гудят провода.
Вот, скажем, кто-то кому-то заехал в лоб кулаком. Это может быть оскорбление. Это может быть предательство. Это может быть подвиг. Меняются обстоятельства, меняется с ними и смысл. М.Семенова
Утро всегда приходит, как бы ни злилась ночь, Не изменить в природе принципа домино. Можно дышать надеждой, можно взрывать мосты, Истина где-то между правильным и простым. Утро пылает ярче, если всю ночь не спать, Если на сердце прячешь слабостей снегопад. Панцирь немытых окон, злая ловушка стен — Не удержать потока будущих перемен. Пусть только легкой тенью утро стучится к вам, Небо чуть-чуть сереет дымкою по краям, Главное — ждать восхода, гнать все метели прочь. Утро всегда приходит, как бы ни злилась ночь!
Человек. Лицо на век под широко закрытыми веками, за до слёз распахнутыми глазами. Минуты, часы. Три, шесть, ноль, ноль — один удар. Радость вагонами, нам и не снилось такое. Берег. Бег моря времени волнами вольными, может быть, четвёртой отметкой в системе, принятой вами, Нам безразличен. Кем-нибудь, как-то, кому-то быть — смешно. Определёнными определённым определённо будем. Не будем — есть.
Каждый человек может вполне быть самим собой, только пока он одинок.
Мой стих был написан в 6 классе, так что имеется не рифмовка. Но исправлять не стала. Память... И все же очень хотела бы узнать ваше мнение на сие творение))))
История о влюбленном вампире. читать дальше1. Была война и крови море Уже попробовал мой меч. Он не поймет, что в этой доле, Пришлось людей мне много сечь! Они стонали, они кричали, Им было больно от того, Что убивала я мечами… И лилась кровь все из него… Ведь я вампир. Она вне воли! Не суждено мне тут любить. Живу в ужасной этой доле. О, как хочу я всё забыть! И вот вчера, совсем недавно, Тут встретив парня одного, И как всегда со злостью, жадно, Я не смогла убить его! Ну почему? За что? Не знаю… Ответ не слышен для меня. Нет! Никогда я не признаю, Что влюблена сейчас вот я! Ведь люди… они же смертны! И мне нельзя быть рядом с ним. Все мысли те здесь, неуместны, Но что творится с сердцем моим? Ведь я прошу тебя – не стоит! Возьми все вещи и беги! Но нет, остался ты со мною, Чтоб рассчитать мои долги… И вот опять рассвет пришел, Бегу и прячусь от тебя. Ты все равно меня нашел… О, как ненавижу я себя. Ведь я убийца! Я вампир! Пойми ты это, наконец! Но ты зовешь меня на пир… И кто ты после? Ты – подлец! О, как же больно… Не хочу… И лучше б смерть давно, Но нет, к тебе я все лечу! Иль жизни нет, иль все равно! Ведь я живу так триста лет… Живу всё время я одна. Но тут вдруг вечный твой обет, И жизнь на веке отдана… Ох, как же глуп ты… Какой дурак! Сам не понял, что к чему. Любить меня? Ну как же так? Отдал ты сердце… И кому? Пойми, послушай, я не «так», Что можно было полюбить! Хотя я знаю слово «ДА», Но не могу тебе сказать! И вот стоим мы под луной. В твоей руке моя рука. При встрече встретились еще в одной… И поцелуй нежней цветка! И что же делать? Как же быть? Ведь я же знаю, что – запрет! Но не могу тебя забыть… Ну что такое? Что за бред? И да, и нет… О всё! Беда! Я не влюбилась, все же – нет! Но сердце говорит мне – да! И где найти тогда ответ? Но нежность теплых твоих рук… О, я схожу, схожу с ума!!! И я боюсь, что однажды вдруг, Останусь тут совсем одна. -«Послушай милый, уходи! Тебя убьют, из за меня! Ну, все, давай же! Ну, иди!» Но в ответ, что слышу я: -«Нет, ты послушай! Помолчи! Ведь я люблю! Люблю! И знай, Я не уйду. Всё! Хоть кричи. Надежду в сердце мне отдай.» -«Ну что ты делаешь, скажи? Сидеть и из за меня страдать!» -«Не из за тебя, а из за любви!» Ну, тут был слышен хруст листвы, Я поворачиваюсь, чтоб взглянуть… Летел, вдруг, кол из за тьмы, Чтобы сердце мне проткнуть! Но не успел он долететь, Меня мой милый оттолкнул И получил мою же треть. Упал и медленно вздохнул! Что вижу я? О Боже… НЕТ! -«Не умирай!» - но он молчит. -«Ну что же ты? И где ответ?» …Но только сердце мое кричит… Кто такой поступок загадал? Кто задумал то свершить? И жизнь любимого забрал… Не дал ему подумать и решить… Я убью тебя! Слышишь ты? Ты умрешь, сегодня ночью, решено! Ты разбил мои последние мечты. Хоть им и сбыться было не дано! Присела уже к мертвому телу И вытащила осиновый я кол. -«Зачем? Чего вы все хотели? Не убив меня, его ты заколол.» Но тут я вспомнила свое происхождение, То как вампиром стала я тогда. Да, это было лучше, чем день рождение. После того пролетели года… Я вынула свой меч, резнула себе вены, И приложила руку к его губам. Я знаю! Я приношу сейчас измену. Но нет… Я никому его не отдам. Тут вдруг ресницы запорхали, Глаза взглянули на меня… Все случилось так, как я и ожидала… Все это только для тебя! -«Я уже в раю? Иль это сон?» -«Нет, это не сон! Поверь мне.» -«Тогда, это рай! Точно он!» -«Нет. Живешь ты не земле.» Он вскочил и посмотрел себе на грудь. -«Как же так? Я же мертвым был!» -«Нет, ты не умер. А теперь вампиром будь! А всю ту жизнь ты б лучше забыл!» Он посмотрел мне в глаза, Подошел поближе и поцеловал… Вот какие в жизни есть чудеса! Но тут вдруг кто-то сказал: -«О! Что же вижу я не передать словами! Со смертным ты встречалась… Любовь ты отдала!» -«Уж нет! Теперь он между нами! Вампирскую связь ему я дала!» То был мой друг. Вождь вампирского клана. С ним вместе объединиться мы должны. Но он не любит, чтоб нос я свой совала… И был чересчур самолюбив! -«И как же ты посмела вдруг, Свой клан теперь предать?» -«Тебе это не понять мой друг. И мне не передать! Ведь я люблю. Люблю всем сердцем. И для меня бессмертье – просто боли… Мне лучше бы расстаться с этим, Чем не любить и лишиться воли…»
2. -«Глупо! Ты нас всех предала! А я надеялся, все ждал… Но ты любовь и вечность отдала. Хотя он душу свою продал…» -«Не тебе судить, что было! То теперь вам не вернуть!» -«Ты заткнись, свиное рыло! Я решу, куда вас ткнуть!» -«Ты не сделаешь это! Не посмеешь! Ведь мы друзья с тобой – пойми!» -«Уже слишком поздно! Не успеешь… Смотри себя не обмани! Теперь идите в клан быстрее, Нас заждались уже давно!» Они пошли и кровь бледнеет, Ведь скоро ее пролить дано. Они шли тихо, шли пешком. Туда где нет людей, А только кровь и злость кругом. И нет у них идей. И Ночь светила ярче дня. Ну что ж, конец судьбе. -«Прощай любимый, жизнь моя… Я отдаю тебе! Вампиры окружили нас, И ждут свою уж месть!» -«Тут люди разных рас, Ты знала эту весть!» – Сказал мужчина из толпы, Ведь он их и привел. Надев, на них он кандалы, Вампиршу к себе подвел. -«Есть шанс один вернуться к нам, Убей дружка ты своего И мы простим тебе обман! Вонзи же нож в него!» -«Что? Почему? За что же так? Не надо я люблю!» -«Ну, хватил! Я же не дурак!» -«Пустите я молю…» -«Ну, все! Достаточно! Устал! Смерть ему и тебе! Убьем обоих, я сказал! Убьем при ярком, ярком дне! Ваш прах развеем на ветру, Среди людей простых. И попадете вы во тьму, Туда где нет живых.» Но клан вампиров был жесток. Им не известно состраданье. Всё думали, что вышел срок, И девушка, с любимым, умирает. Но тут среди ночного неба, Упал на пару яркий луч. Но луч, же тот не убивая, Старался паре той помочь. Жестокий клан проклятьями грозя, Скорее убежал от мучительного света. Вот так вот луч, от смерти спася, Пропал и не оставил всем ответа. Хотя ответы здесь больше не нужны, Остались живы влюбленные на свете. Теперь зовут друг другом «муж» или «жена», И есть у них уже красивые дети. О кстати, тот луч их души исцелил, И стали они тогда людьми простыми. Спасло их то, что вампир вдруг полюбил, И цели у него были благими…
Видите, какой я доверчивый? Как сильно я верю в людскую честность? Попробуйте как-нибудь. Вам понравится. (с.)
Первая часть, написанная лет 12 назад безвозвратно (ну или не очень) утеряна, в любом случае, попробуем начать со второй части. Итак, немного Готики...
Падает с ветки желто-багровый лист. Руки дрожат и в чернилах манжеты блузы. Это письмо-лишь очередной каприз, Проверка на прочность: как прежде ли держат узы.
Держат надежно. Здравствуйте, милый друг! Осень уж нынче; тонкие паутинки Липнут к щекам...Как здравствует ваш супруг? Тот же галантный франт, как с цветной картинки?
читать дальшеТа же походка и тот же холодный взгляд? Та же усмешка сквозь сжатые плотно губы? Это ведь наши часы не пойдут назад, А его не идут вперед-скорей уж пойдут на убыль.
О вашей кончине... Помните этот слух? Больше ни слова не говорят. В Париже Смерть, полагают, не повод-одно из двух. Впрочем, я третьего тоже давно не вижу.
Что рассказать еще? Я уже вдова. Год или пять? Мы давно не общались с графом. Все эти трауры и печаль-слова. Не вижу разницы-будто венчалась с прахом.
Впрочем, я ведь тоже...замедлен шаг, Темные пятна с трудом укрывает пудра, В трещинах губы-как на шифоньере лак. Вовремя сгинуть-может быть даже мудро...
Осень, Маркиза...где уж теперь весна. Впрочем, ваш муж так хорош, будто продал душу.... Ну да оставим.Поговорим о снах. Помнится прежде, вы их любили слушать.
Давече снилось: как будто заросший сад, Вы обнимаете крест, в поисках утешенья... А ваш супруг-все такой же, как двадцать лет назад, Пряча улыбку склонился над вашей шеей.
И на белом воротнике пятно. А к ключице дорожка из алых капель, Словно неосторожный слуга вино Вылил на белоснежную жесткую скатерть.
Я вскрикнула от испуга, чуть слышно, но! Маркиз услышал-взглянул сквозь ночную политру красок. Я увидела: на губах его то же вино. С той ночи, маркиза, я не спала ни часа.
Знаете, друг мой, а я уже не ропщу. И чтоб не случилось, не изменю решенья. Когда он придет за мной, покорно впущу. Ведь такие, как ваш супруг, не входят без разрешенья.
Это, милая, вобщем-то, просто блажь. Грезы отчаяния перед старостью неизбежной. Она ведь все время рядом, как верный паж. Вот и приходится упиваться надеждой.
У вас все будет божественно хорошо. Будут легки шаги, словно крылья у вас за плечами... Постойте...мне кажется, кто-то пришел... Так поздно? Странно...Скажите, а спит ли маркиз ночами?
Скоро узнаем. Письмо не жалея шпор Завтра доставит гонец.. В голубом конверте мною написанный и подписанный приговор. Или скорей договор. О моей не-смерти.
Уникальность. Ее ощущаешь в набитом битком трамвае. На эскалаторе, с краю, когда выйти живым не чаешь. Чуешь ее на параде, когда дружной толпой, как бараны, шествуют цехи и кланы, спереди, сбоку и сзади. Меж тобою и ними - пропасть, однако же, чувствуя локоть соседа, хлебнувшего грога, забываешь и стыд и робость. Стадный инстинкт манит, вместе смелей убиваешь, бьешь и крадешь, валишь… но это уже детали. Уникальность. Хотя едва ли...
Одна, и всем нужна и позабыта всеми. Она звала, искала и ждала, Была обидой сожжена и всеми теми, Кто в состоянии понять судьбу, читать дальшеАвансом жизнь бездумно прожигая. Но в чем её вина скажи? Она такая же как все, но может, чуточку другая... Мы позабыли про любовь, Про милосердие и жалость. В чужой стране, в пустом краю, Чужим богам молиться нам осталось. И утопая в море грязи и разврата, Поставив жизнь на произвол всевышних, Храним лишь то, что нам так свято, Уничтожая смысл истин лишних. И лишь во снах руины Палестины Даруют нам покой и совершенство, А люди, словно все из пластилина Пытаются слепить своё блаженство...
"Не говори мне sorry, душа моя, Я по-ангельски не говорю"(с)
Что изволит Графиня в столь поздний час? Страстных объятий вдали от покоев мужа Под палантином, пошитым из белых кружев, Или Графиня желает обычный чай?
Что изволит Графиня в столь поздний час? Тяжкие мысли всю ночь ей мешают согреться. Графиня берет револьвер и стреляет в сердце. В сердце, не научившееся молчать.
Не люблю людей, но об этом никто не знает, кроме вас конечно
читать дальшеПоляна зеленая, толстые стволы. ручей течет, чистый, прозрачный. волшебный мир древней поры, существует он, великий манящий. магической руной начертан огонь. воздуха знак, витает повсюду. запах свободы... лишь только тронь листик от дерева из ниоткуда..
из ниоткуда, ибо нет того мира. из неоткуда, он в наших мечтах. мир средиземья, мир злого чуда. он в наших мыслях в наших словах...
цветы разноцветные, небо иссинее, ночью звезды велики и велика луна. великое племя людей разноликих. лики их разные воля одна.
сила и гордость величие смелое. в жилах течет кровью вода. вода благочестия жидкого, верного. то что испили те люди до дна. горе и радость, силу и слабость, величие духа. отваги огонь...
но это лишь сказки великие сказки. услышишь их голос, лишь только тронь..
листик от дерева из неоткуда. мир средиземья в наших мечтах. люди оттуда верят лишь в чудо. чудо и сказка в ваших руках...
читать дальшеТы же Мастер - без всяких там маргарит, у тебя и рукопись не горит, и имеешь приличный серьезный вид - хоть сегодня на пьедестал. Только ты разбит, как простой стакан, и не тянется к перьям твоя рука, своей Музе ты шепчешь: "Ну всё, пока. Я стихи сочинять устал" Ну устал, ну ладно, ну отдохни, а потом снова вирши писать начни, нацепи свой лавровый венок, как нимб, и строчи за строкой строку. Только ты все мямлишь: "Я истощен, не хочу писать я стихи ещё - ими сыт по горло я, дайте счет! Я писать больше не могу" И неделю-две держишь свой зарок, постоянно слушаешь джаз и рок, про щенков и котят пишешь ты в свой блог: словом, полная благодать. Только время проходит, и - вот беда - начинаешь с тоской вспоминать свой дар, и жалеть, что себе обещанье дал никогда больше не писать. А чуть позже, как будто бы невзначай, ты, желая сгладить свою печаль, на прогулке или когда пьешь чай, своей Музы покорный раб, Сочинять начинаешь стихи опять, повторяя себе "Ну ещё слов пять, и с поэзией нужно мне завязать" - в сорок пятый "последний" раз.
Я жутко устала от этих амбиций, От лживых оков на предательских лицах. Как будто макет этих старых традиций Был выращен в темных пустых небылицах.
Мне кажется глупым смотреть на картины, Где мастер рисует каких-то героев, Где люди проходят, смотря на витрины, Не видя коварных злодейских устоев.
Мне кажется странным не видеть страницы Из книги, написанной чей-то рукою. Но все же печально – лишь в той веренице Судьба предначертана словно тоскою.
И люди не знают, гадая на картах, Что мир одиночества – это награда В спасении от беспощадного страха, От лжи и бесчинства того маскарада.
Стихи, конечно, Это не честно. Тот еще чит. Оправданье тому, Что кто-то еще не спит, Когда стрелки Перевернулись на девяносто. Оправданье тому, Что кому-то опять не просто, Кто-то снова который год Не сумел стать взрослым. И сидит Из ладони в ладонь Гонит тот же бит.
Дальше?Ведь стихи - это Просто форма, обертка, повод Выйди, встать перед залом, Поправить провод (у микрофона), И вдруг завопить, что "Мне больно - мне больно - мне больно!". Довод Весьма слабый в споре. Но почему-то Его принимают в рифму.
Ведь стихи - Это музей граблей И подводных рифов, На которые кто-то Нашел нежелезным брюхом.
Это - кунсткамера, Место, куда за ухо Кто-то приводит Любимых своих чудовищ.
"Здравствуйте. Я Алиса. А вот то, Что набатом в виски мне глухо. Отчего у меня пустота в нутре И под нёбом сухо".
"Спасибо, Алиса. Интересно. Теперь Пусть еще кто-нибудь Почитает свои стихи".
кусать твой рот до боли. слизывать кровь с губ. единственное что меня волнует – нежность твоих рук. угроза ядерного взрыва, третья мировая война меня не волнуют вовсе. если ночью я буду любить тебя. как говорили в париже – после нас хоть потоп. можно я буду ближе? чем в этой и прошлых трех. долг закроется ночью, в одну из секунд когда я буду сверху, почти допивать тебя. также меня не волнуют те места на земле. где люди живут без смысла – заключенном в тебе. (с) Кай Питерский
Мы платим долги только тогда, когда хотим влезть в новые.
Эй, чумазый мальчишка! В Париже тебя звали Гаврош, А теперь ты в Сибири - не ссыльный, не пленный. читать дальше Каково тебе, мальчик, Продавать свои сны ни за грош? Каково тратить сердце На тех, кто не чужд измены?
Бедный, на баррикадах Собаки травят котят, Хрустят позвонки нежной шейки.
Эй, Гаврош! Ты не отгонишь Стаю собак ни клюкой, ни камнем. Милый, милый... Ты не с той стороны баррикад.
Теплое море капает на ладони мне - Хочется пальцы не вымыть, а облизать. Каждая женщина выглядит как мадонна, а Каждый мужчина смотрит другим в глаза. Сколько о страхе ни вторили, ни долдонили, Главного - не услышать, не рассказать.
читать дальшеЧувство тревоги в кухне не умещается, Бьется о наспех вылепленный уют. Избавь же от этих нежностей и слащавостей, От этих привычных "верю", "храню", "люблю". Такие, как мы, не плачут, когда прощаются, Если случилось встретиться - не поют.
Нам здесь вдвоем, наверное, слишком тесно, но Я не могу признать, что бывал неправ. Как это сладко, больно, смешно, естественно: Горечь надежды, меда, лечебных трав. Я заплетаю ленты в косу из теста и Знать не хочу о том, что нас ждет с утра.
Так говори же, пой о не нам обещанном Море, где солнцем выбелена лазурь, Где все кошмары реальные, злые, вещие, Где до рассвета сна ни в одном глазу, Где чужие родители, дети, женщины Ждут, когда хоть кого-то из нас спасут.
Когда человек не знает, к какой пристани он держит путь, ни один ветер не будет ему попутным (с)
Название: Последнее солнце Автор: IrrLicht Macabre Жанр: драббл, фантастика
читать дальшеЯ изо всех сил зажимаю ладонями уши и кричу во все горло. Но не слышу своего голоса, только чувствую, как раздирает связки. Здание, в подвале которого я нахожусь, обваливается от ударов извне. Я знаю, что падают потолочные перекрытия, мгновенно рассыпаясь на куски, знаю, что крошится дерево. Знаю, что пылится стекло. Неконтролируемый ужас постепенно сменяется судорожным желанием залезть глубже под обвалившиеся камни, так, чтобы меня не стали искать.
Сжимаю пальцами виски, пытаюсь унять звон в ушах. Я ничего не слышу, кроме него. Со всех сторон я зажат строительным мусором, мне неудобно, но попытаться выбраться не хочется. Незачем. Как будто бы откуда-то издалека я слышу взволнованный мужской голос. Меня ищут. Старческие пальцы, заходящиеся крупной дрожью от паники и ужаса, выламывают меня из-под камня. Я не могу даже стоять, мое тело почти не слушается меня. Мне не больно, я просто не могу. Не разбираю слов старика, но видно, что он взволнованно что-то кому-то объясняет и чего-то от кого-то требует. Не вижу того, кто стоит рядом, кажется, моя мама. Сидя на щербатом окровавленном полу, я осторожно оглядываюсь. Дом почти до основания разрушен, кто-то роется в завалах, кто-то лежит рядом в луже крови. Кто-то кого-то пытается спасти, люди ищут друг друга. Гарь и пыль. Мусор. Снова черное забытье.
С некоторых пор мне нельзя выходить на улицу. Точнее, мне нельзя покидать пределов определенной дислокации – резервации, где находятся подобные мне люди и те, кто в силу каких-то обстоятельств пожелал остаться с ними. Я болею, чем-то таким, за что ко мне испытывают ненависть и отвращение все остальные люди, которые не болеют и не живут в резервации. Не знаю, чем я опасен, я не гнию заживо, не могу инфицировать других людей, я адекватен, просто у меня белая кожа. Как мел. И все. Это единственное мое отличие. И таких, как я, в резервации множество. И мы боимся солнечного света, поэтому всегда носим серые балахоны, и вообще с ног до головы закутаны в какие-то неопределенного цвета драные тряпки. И по этому тряпью нас легко вычислить, потому что все остальные носят белые тоги. Кожа старика, вытащившего меня, нормального цвета, цвета ядерного загара, и кожа моей мамы тоже, хотя я никогда не вижу ее лица, всегда только кисти рук. Кожа четырех мальчишек, с которыми я живу в одной комнате, как мел. Мне нельзя жить в одной комнате с моей семьей. И им тоже нельзя. Никому нельзя. Моя семья живет в соседней комнате, сразу за толстой, дырявой стеной, через которую я слышу их голоса, они всегда говорят об одном и том же. Что мы должны уйти. Куда? Почему? Мы просто должны уйти. Наверное, потому, что скоро нас должно не стать. Резервацию должно уничтожить.
Медленно, лениво, поднимаюсь по выщербленным пыльным ступеням, по старой привычке заглядывая в каждое окно каждого этажа, сверяя расплавленный горячий горизонт предыдущего со следующим. Одинаково. Разбитые стекла ощерившихся окон. Дальний рубеж и часовые. Их хорошо видно в чадящем мареве заката, чернеющих и просыпающихся. К ночи всегда усиливают посты. Ночью легче уйти. Поэтому на обзорных башнях всегда выставляют лампы дневного света. Много ламп. Поганый ультрафиолет. И поганые часовые шавки, лающие всю ночь, перекрикиваясь. Нас пятеро в тесной душной комнате, на гадко-теплом полу, покрытом вытертой кожаной шкурой. Старший из нас – высокий и тощий, большей частью молчаливый, возможно, слишком серьезный, и в чем-то даже пафосный. Двое близняшек, полнейшие отморозки, всегда лезут на рожон и делают глупости, поэтому старший на них всегда рычит. Но им до пизды. Самый младший – тихий, замкнутый мальчик лет пятнадцати, всегда смотрит в упор исподлобья, всегда о чем-то думает, что-то решает, всегда собран и готов, самый ласковый, отзывчивый. В свете ультрафиолетовых ламп он кажется совсем прозрачным. Они знают, что мы уходим этим утром, и они уже готовы.
Первый луч ядовитого солнца прорезает пустынную землю, и часовые, сменяясь, отключают свет. Легкие синие сумерки на несколько минут накрывают резервацию. Нам пора, другого времени у нас не будет. Мы стоим перед закрытой дверью, и, когда старший кладет ладонь на хлипкую рукоять, она с грохотом распахивается, и в темное помещение вламываются несколько человек в военной форме. Нас распихивают в разные стороны и сбивают с ног. Командир тут же разражается ругательствами и с удовольствием лупит кого ни попади по ребрам. Старший, оскалившись, даже не закрывается, отшибленные близнецы пробуют огрызаться в ответ, кидаясь на солдат, младший тихо сопит, злобно зыркая из-под поставленного блока. Мне жаль его, это он предложил сбежать. Сцепив нас наручниками, отряд выволок всех пятерых на еще не успевший нагреться песок. Сквозь разодранные тряпки виднеется мраморная кожа, испещренная голубым венками, которую начинает прижаривать утреннее солнце. Она краснеет на глазах и покрывается испариной. Как будто запекается. За шиворот меня тащит огромный солдат в песочном камуфляже, выворачивая плечи, и я думаю только о том, содрать ли мне с себя зашкваренную шкуру или же попробовать завернуться в то, что осталось от моего разорванного балахона, чтобы спастись от солнца. Мне больно. Глухая бетонная стена, в два метра толщиной, прострелянная, в бурых пятнах. Куда еще нас могли привести. Только к последнему рубежу. Расстрельная команда уже на месте, и нас швыряют к стене. Здесь тень, и я прижимаюсь раскаленной спиной к холодной, шершавой поверхности бетона. Даже вывернутые плечи перестали ныть. Я вижу того человека, который будет стрелять в меня, вижу его оружие, он готовится, заряжает. Всего один патрон. Медленно, нехотя, он не торопится, но и не тянет время. Смакует. Близнецы заходятся истерическим хохотом, вбиваясь в стену и сыпая проклятиями. Остальные гордо сидят на коленях, молча встречая смерть. А мне страшно. Я смотрю на черное дуло, и мне страшно. Что он промахнется, и мне все равно не уйти. Нам не положено последнее слово или последнее желание. Только вопрос – глаза завязать или нет. Повязку никто не выбирает, ведь отвести взгляда от черного круга дула винтовки невозможно. Солнце медленно вторгается в тень от стены, команда не спешит, наматывает нервы, ждет, пока кто-то из нас сорвется. Вижу, как солнечный лучик ласково лизнул голое плечо близняшки, и он, не дернувшись в сторону от солнца, диким голосом заорал «Стреляй…!!!»
читать дальшеНачало обычного рабочего дня. Просторный офис, представляющий собой большую залу с высокими потолками, кондиционерами и широкими окнами, за которыми видно утреннее летнее солнце. Просыпающийся мегаполис. Робкий ветер легонько шелестит открытыми жалюзи. Один из отделов экспериментального центра. Обычные офисные сотрудники, из спецодежды только черные брюки и белая рубашка, кругом оргтехника, стопки бумаг и папок, книги, канцелярский хлам, бесконечным потоком телефонные звонки, немыслимое количество персонала. Юбки-карандаши стоят стайкой возле кулера и с отрешенно-деловым видом обсуждают новинки производства, перебирая ворохи документов. Кучка мини-юбок, смешливо оглядываясь и хихикая, сплетничает возле коридорчика, ведущего в женские туалеты. Туго затянутые галстуки спешат на утренние отчеты, перебрасываясь наигранно-серьезными комментариями по поводу вчерашнего хоккейного матча и очередных зубов на льду. Толстые стекла очков в черной оправе торопливо загружают рабочие программы, одновременно готовя кофе. Несколькими этажами ниже, глубоко под землей, огромный машинный цех. Сердце производства и душа. Бесконечные тесты передовых технологий, гражданских и военных. Яркие спецовки со светоотражателями, строительные каски, фонари, тяжелая обувь. Здесь шумно и жарко. Поминутно что-то загорается, взрывается, сыплет искрами, жужжит, грохочет. Персонал общается исключительно криками, чтобы слышать друг друга хоть как-то. Машины разных размеров, от самых крошечных до громоздких и устрашающих, упирающихся в свод потолка. Жилы и капилляры кабелей и проводов, переплетающиеся на полу и провисающие от одной машины к другой. Стационарные прожекторы, укрепленные под потолком и весящие несколько сотен килограммов, и маленькие фонарики, которые обычно держит во рту каждый инженер-тестер. Длинные рабочие столы завалены гаечными ключами, отвертками, контрольно-измерительными приборами, инструментами, разноцветными оплетками, обрезками листового железа. Непреодолимое желание уткнуться лбом в пробел и поспать еще хотя бы час. Сижу и поминутно дергаю давящий воротник форменной рубашки. Ненавижу галстуки. Мой кофе еще не остыл, ароматный и крепкий, но проснуться он не помогает. Может, чашка слишком маленькая. Упорно борюсь с подвисающей рабочей программой, она не менее упорно шлет меня на хуй. Дурацкая усталость, а ведь еще только утро. Часы в уголке монитора безобразно расплываются, и я не вижу время. Хочется домой, спать. Ко мне подходят коллеги, мы о чем-то разговариваем, но сути я не улавливаю, обмениваемся какими-то документами. Все на автомате. Наконец меня оставляют в покое. Каждое рабочее место отделено от других невысокими перегородками из оргстекла, я вижу своих коллег через прозрачное стекло, в тех местах, где оно не закрыто развешенными листками с какими-то надписями, формулами, текстами, но слышу их плохо. Их голоса сливаются в монотонный гул. Положив локти на стол и оставив попытки восстановить работоспособность программы, держу свою кружку, обхватив ее ладонями и пристально наблюдаю чуть покачивающиеся блики, оставляемые на черной поверхности жидкости лампами. Вижу, как блики резко дернулись, по поверхности кофе прошла рябь, чувствую ладонями тонкую вибрацию кружки. Изображение монитора качнулось, и программа вылетела, оставив меня наблюдать экран смерти. Дальше – сильнее, лампы начали гаснуть, заходясь в неистовом подмигивании и стрекоте, гулкая вибрация стола. Работа в отделе медленно прекращается, и персонал вслушивается в происходящее. Зудящая тишина. Следующий удар заставляет дрожать стекла, карандаши и мини начинают визжать и паниковать, галстуки повскакивали с мест и опасливо озираются, толстые очки, открыв рот, медленно впадают в состояние ступора и невозможности реагировать. Я сижу и держу свою чашку, смотрю, как из нее выплескивается на пальцы кофе. В зале отчетливый запах гари. В следующее мгновение начинают дрожать стены. Они трескаются, расходясь разломами к потолку, с которого падают искрящиеся лампы, куски штукатурки. Начинается давка, все ломятся к выходам, не давая друг другу пройти, кто-то подрался, кто-то плачет. Кровь. Активизация системы пожаротушения, с оставшегося потолка градом валится грязная, холодная вода. Осколки лопнувших стекол разлетаются в разные стороны и застилают пол, хрустя под ногами. Первые языки пламени, виднеющиеся на лестничной площадке. Крики, ругань. Кровь. Первые жертвы, переломанные и раздавленные, как куклы, с торчащими обломками чернеющих костей. Я сижу в опустевшем зале и не могу сдвинуться с места. Дым ест глаза, я не могу даже вытереть слезы. Просто смотрю, как горят столы, как крошатся стены, рвутся кабели, искрят машины. Нервно озираюсь и поднимаюсь на ноги, пробираюсь к выходу, почти ползком, руки-ноги не слушаются меня. Они в крови, но боли нет. От лестницы тоже почти ничего не осталось, кругом огонь, какая-то черная жидкость на камнях, раскрошенный кирпич, битое стекло. Снова кровь, но нет ни одного человека. Следующий этаж, следующий зал. Гарь душит, стойкий запах крови и горелого мяса, разорванные тела на кусках арматуры, торчащие руки из-под упавших плит, обломки металла, пластика, какой-то мусор, грязь, кругом льющаяся вода. Я постоянно спотыкаюсь и падаю, и когда встаю снова, мне кажется, что что-то тянет меня вниз. Под ногами горящая черная вода. Наконец слышу крики, какой-то шум. Там, где было помещение, смежное с машинным цехом, сейчас собран весь оставшийся в живых персонал центра. Они испуганы до полусмерти, почти все ранены, кто-то кричит, кто-то плачет, кто-то стонет и причитает. Многие лежат без сознания. Я вижу, как в глубине цеха работают машины, похожие на турбины, яростно перемалывающие воздух с грохочущим лязгом. Технический персонал пытается их остановить, но становится только хуже, они начинают вращаться с большей скоростью, создавая сильные потоки ветра и норовя изрубить лопастями все, что попадется. Выставляют металлические ограждения, заслоняя машины, закрывают их тяжелыми воротами с черно-желтыми полосатыми обозначениями и красными сигналами. Эвакуация уже началась. Вижу спецтехнику спасателей, машины реанимации, пожарные шланги. Я медленно подхожу к толпе перепуганного народа, скопившегося у разломанного проема окна. Мы должны быть под землей, но я смотрю вниз, с высоты пятого этажа. От прилегающей к центру территории ничего не осталось, кругом трещины, уходящие глубоко в землю, из которых вырывается пламя. Смотрю на линию горизонта: уже вечер, начинает темнеть, закатное солнце высвечивает небо алым, горячим желтым и фиолетовым. А может, небо такое из-за полыхающей земли. На сколько хватает глаз, кругом все горит и рушится. Черные всполохи воронья шарахаются ввысь. Сквозь сон слышу надрывающийся будильник. 6:30 утра. Кое-как выбравшись из-под одеяла, шаркаю к окну и несколько секунд наблюдаю просыпающийся мегаполис. Рассветное чистое небо. Такое безмятежное, мирное. Нужно собираться на работу. Надеюсь, сегодня мне не подсунут очередную гору документов, и с рабочей программой будет все в порядке.
Ты не любишь меня, Вот и умерло солнце в ладонях... Задохнулся огонь, Опалённый моим никотином.. читать дальшеМолча вскрыл ты другую, Сменив основные пароли.. Я писала вас маслом, Но вышло чудовищно криво..
Под пергаментом век Не укрыть всю мою безысходность.. Ситуация "пип".. Здесь не выразить мысли культурно..
Нежно стелется ночь, Уводя вас в интимную плоскость.. От животной той боли Истерикадская, дурно..
Целовал бы меня, Но с распятья уж не дотянуться До моих лепестков, Что желаннее были свободы..
Под твоими губами ЕЁ отражения мнутся.. Нанесут ножевые Бесцельные изверги-годы..
Распоясан и зол.. Очерствело невинное чадо.. Сотни истин простых В тонких шрамах На сорванной коже..
Молча бьёшь зеркала.. Она требует вновь шоколада.. Я ж ищу тебя век В тусклых тенях случайных прохожих..