Нас здесь десять тысяч! (с)
Прошу простить, если оформляю неправильно.
примечание, объясняющее некоторые вещи
1. Рассказ с подобным названием уже выкладывался. Уважаемые критики дали мне хороших советов, в итоге после долгих страданий, трудов и под активным наблюдением Sfajra (большое-большое спасибо!!) рассказ перерос в ЭТО. В другой рассказ.
2. Расшифровка имен:
Котаниро - сокращение от Косталинирох.
Эймоли – Рейнамолин.
Химилла – Химироланик (в имперских именах ударение падает на предпоследний слог).
Огромная благодарность Tjaren за титаническую правку моих запятых!
иллюстрация
Шуршит и сбивается звуковая запись. Голоса, впечатанные в разрушенную временем синтетику, сильно искажены и дрожат. Они то пропадают, то становятся совершенно неразборчивыми, поглощенные посторонними шумами. Но, несмотря на все это, в них можно услышать нечто большее, чем просто слова.
вслушиваться дальше
– Вас записывают.
– Да, я знаю.
– Вы помните, что произошло в тот вечер?
– Да, прекрасно помню.
– Можете рассказать подробнее?
– Могу, но не буду. Вы и сами прекрасно знаете, что там могло происходить.
– Вы не хотите помогать?
– Хочу, меня сдерживают этические законы.
– Вас? Не смешите.
– Не надо вот только…(затерто)
– …то необычное – ничего не заметили?
– Мы просто говорили, а потом, кажется, он что-то вспомнил и быстро убежал.
– Он не говорил, что именно?
– Сказал только, что ему пора (затерто)
– …знаете, что он был ветераном?
– Мне рассказывали.
– Кто?
– Коллеги. И, вообще-то, сложно было не понять. В конце концов, у него не было одной руки…
Шум накрывает голоса плотным ватным одеялом, и уже не выпускает их на поверхность. Дальше, видимо, можно не слушать.
Сегодня 1
Он пришел домой почти к самой ночи. Его встретили тишина, сумрак и потемневшие от времени обои.
А у соседей за стенкой снова что-то случилось. Не могли они иначе - чтобы вечера были тихими, и не плакал их напуганный ребенок. Впрочем, раньше семейные ссоры не мешали ему работать. Тем более что выбора, как такового, у него не было. Приходилось. Сегодня под этот аккомпанемент ему предстоит дописывать принесенные с работы приказы. Обычное дело. Котаниро был настроен провести остаток вечера в окружении документов, на которые насмотрелся еще днем. Хоть и мутило, и даже немного потряхивало, он все равно был готов к этому, как и вчера, как и неделю, месяц назад. Многие годы.
Пройдя в комнату по узкому коридору, он миновал зеркало и прислушался. У соседей что-то с грохотом упало на пол, громко хлопнула дверь, и все стихло, только продолжал поскуливать ребенок. Все как всегда. Но Котаниро еще с порога чувствовал тревогу. Сегодня определенно что-то было не так.
– Кто здесь? – он оглядел крохотную пустую комнату с одинокой кроватью и столь же одиноким столом у мутного грязного окна. Никто не отозвался, только тревожно шевельнулся сбоку неясный силуэт. Котаниро осторожно повернулся, чтобы увидеть в зеркале его – в крови и с разбитой головой. Кровь стекала по светлым волнистым волосам, капая на узкие плечики. Маленькая ладошка сползала вниз по гладкой поверхности, отделяющей реальный мир от зазеркалья. А в глазах его…
Котаниро рванул к телефону и набрал знакомый номер, который, как оказалось, он не забывал даже в паническом состоянии.
– Архарона! – резко позвал он и уже тише добавил, – Если он не занят.
– Да? – отозвался специфический голос через некоторое время.
– Ты свободен?
– Котаниро? – он тут же признал звонившего и сменил «дежурную» манеру говорить на обычную, в которой проскальзывала тревога. – Что-то случилось?
– Ты свободен? – с нажимом повторил тот.
– Да, сегодня - совершенно свободен! Но ты же вроде…
– Выдалась свободная минутка. Жди.
Он бросил трубку, не дождавшись ответа собеседника. Накинув плащ, Котаниро бросился к двери, бормоча про себя: «Прости, не могу так! Не могу!» - и стараясь не глядеть на ребенка за зеркальной поверхностью, уже измазанной кровью.
Некоторое время назад, прорываясь через череду воспоминаний, кошмаров и смутных ощущений, постепенно перерастающих в галлюцинации, он, наконец, понял: нужно что-то делать. Бессилие уже давно начало порождать ярость, а паника – безумие.
Ночные атаки с воздуха во снах всякий раз заканчивались смертью – резким пробуждением в крохотной темной комнатке. А отражения, которые он видел в зеркалах дома и во многочисленных однообразных кабинетах министерства, далеко не всегда принадлежали ему.
И еще одно. Ощущение беды, как тогда, много лет назад, неотступно следовало за ним, словно пытаясь напомнить о чем-то, что он позабыл среди прочих ночных и дневных кошмаров. Что-то не менее жуткое, чем поле, залитое кровью; чем крики раненых в госпитале и то, что он с трудом удерживал на грани памяти и чего тщательно избегал, боясь, что не выдержит эмоциональной нагрузки и окончательно сдастся.
Ему всегда было, чем мучиться. Его личная война оказалась проиграна, а события, наполнившие ее, оставили множество ран и ожогов. Впрочем, временами это уходило куда-то очень глубоко, и он жил относительно спокойно, пока не наступала осень, и сырой воздух не приносил едва заметные запахи-призраки.
…терзания плотным фронтом наступали вновь.
…в отражениях начинали мелькать знакомые лица.
И, все же, те самые раны и те самые ожоги были почти у каждого его современника, но, кажется, весь мир оправился от удара, кроме него одного. Конечно, он переусердствовал в самокопании и рефлексии, но так уж сложилось. Убежать от себя невозможно даже волевому человеку, а Котаниро волей никогда не отличался. Кроме того, ему было безумно стыдно говорить о том, что его волновало, отчего он так и оставался со своими потаенными страхами на ограниченной крохотной площадке, прикрученный, привязанный и безмолвный. Ему очень хотелось говорить с людьми! Ему хотелось признаться во всем! Ему хотелось рассказать о Химилле и Ноксид, но поблизости не оказывалось даже тех, кто способен выслушать простую фразу «У меня все нормально». Так вот сильно закрутилась жизнь вокруг.
Возможно, именно поэтому он приходил туда: к трехэтажному зданию на самом краю города, почти за чертой. Далекое от норм морали заведение, пропитанное плесенью и биологическими жидкостями, а так же сложными эмоциями, витающими в узких коридорах и не поддающимися расшифровке.
Он, в отличие от многих, приходил сюда, чтобы выговорится.
примечание, объясняющее некоторые вещи
1. Рассказ с подобным названием уже выкладывался. Уважаемые критики дали мне хороших советов, в итоге после долгих страданий, трудов и под активным наблюдением Sfajra (большое-большое спасибо!!) рассказ перерос в ЭТО. В другой рассказ.
2. Расшифровка имен:
Котаниро - сокращение от Косталинирох.
Эймоли – Рейнамолин.
Химилла – Химироланик (в имперских именах ударение падает на предпоследний слог).
Огромная благодарность Tjaren за титаническую правку моих запятых!
иллюстрация
Шуршит и сбивается звуковая запись. Голоса, впечатанные в разрушенную временем синтетику, сильно искажены и дрожат. Они то пропадают, то становятся совершенно неразборчивыми, поглощенные посторонними шумами. Но, несмотря на все это, в них можно услышать нечто большее, чем просто слова.
вслушиваться дальше
– Вас записывают.
– Да, я знаю.
– Вы помните, что произошло в тот вечер?
– Да, прекрасно помню.
– Можете рассказать подробнее?
– Могу, но не буду. Вы и сами прекрасно знаете, что там могло происходить.
– Вы не хотите помогать?
– Хочу, меня сдерживают этические законы.
– Вас? Не смешите.
– Не надо вот только…(затерто)
– …то необычное – ничего не заметили?
– Мы просто говорили, а потом, кажется, он что-то вспомнил и быстро убежал.
– Он не говорил, что именно?
– Сказал только, что ему пора (затерто)
– …знаете, что он был ветераном?
– Мне рассказывали.
– Кто?
– Коллеги. И, вообще-то, сложно было не понять. В конце концов, у него не было одной руки…
Шум накрывает голоса плотным ватным одеялом, и уже не выпускает их на поверхность. Дальше, видимо, можно не слушать.
Сегодня 1
Он пришел домой почти к самой ночи. Его встретили тишина, сумрак и потемневшие от времени обои.
А у соседей за стенкой снова что-то случилось. Не могли они иначе - чтобы вечера были тихими, и не плакал их напуганный ребенок. Впрочем, раньше семейные ссоры не мешали ему работать. Тем более что выбора, как такового, у него не было. Приходилось. Сегодня под этот аккомпанемент ему предстоит дописывать принесенные с работы приказы. Обычное дело. Котаниро был настроен провести остаток вечера в окружении документов, на которые насмотрелся еще днем. Хоть и мутило, и даже немного потряхивало, он все равно был готов к этому, как и вчера, как и неделю, месяц назад. Многие годы.
Пройдя в комнату по узкому коридору, он миновал зеркало и прислушался. У соседей что-то с грохотом упало на пол, громко хлопнула дверь, и все стихло, только продолжал поскуливать ребенок. Все как всегда. Но Котаниро еще с порога чувствовал тревогу. Сегодня определенно что-то было не так.
– Кто здесь? – он оглядел крохотную пустую комнату с одинокой кроватью и столь же одиноким столом у мутного грязного окна. Никто не отозвался, только тревожно шевельнулся сбоку неясный силуэт. Котаниро осторожно повернулся, чтобы увидеть в зеркале его – в крови и с разбитой головой. Кровь стекала по светлым волнистым волосам, капая на узкие плечики. Маленькая ладошка сползала вниз по гладкой поверхности, отделяющей реальный мир от зазеркалья. А в глазах его…
Котаниро рванул к телефону и набрал знакомый номер, который, как оказалось, он не забывал даже в паническом состоянии.
– Архарона! – резко позвал он и уже тише добавил, – Если он не занят.
– Да? – отозвался специфический голос через некоторое время.
– Ты свободен?
– Котаниро? – он тут же признал звонившего и сменил «дежурную» манеру говорить на обычную, в которой проскальзывала тревога. – Что-то случилось?
– Ты свободен? – с нажимом повторил тот.
– Да, сегодня - совершенно свободен! Но ты же вроде…
– Выдалась свободная минутка. Жди.
Он бросил трубку, не дождавшись ответа собеседника. Накинув плащ, Котаниро бросился к двери, бормоча про себя: «Прости, не могу так! Не могу!» - и стараясь не глядеть на ребенка за зеркальной поверхностью, уже измазанной кровью.
Некоторое время назад, прорываясь через череду воспоминаний, кошмаров и смутных ощущений, постепенно перерастающих в галлюцинации, он, наконец, понял: нужно что-то делать. Бессилие уже давно начало порождать ярость, а паника – безумие.
Ночные атаки с воздуха во снах всякий раз заканчивались смертью – резким пробуждением в крохотной темной комнатке. А отражения, которые он видел в зеркалах дома и во многочисленных однообразных кабинетах министерства, далеко не всегда принадлежали ему.
И еще одно. Ощущение беды, как тогда, много лет назад, неотступно следовало за ним, словно пытаясь напомнить о чем-то, что он позабыл среди прочих ночных и дневных кошмаров. Что-то не менее жуткое, чем поле, залитое кровью; чем крики раненых в госпитале и то, что он с трудом удерживал на грани памяти и чего тщательно избегал, боясь, что не выдержит эмоциональной нагрузки и окончательно сдастся.
Ему всегда было, чем мучиться. Его личная война оказалась проиграна, а события, наполнившие ее, оставили множество ран и ожогов. Впрочем, временами это уходило куда-то очень глубоко, и он жил относительно спокойно, пока не наступала осень, и сырой воздух не приносил едва заметные запахи-призраки.
…терзания плотным фронтом наступали вновь.
…в отражениях начинали мелькать знакомые лица.
И, все же, те самые раны и те самые ожоги были почти у каждого его современника, но, кажется, весь мир оправился от удара, кроме него одного. Конечно, он переусердствовал в самокопании и рефлексии, но так уж сложилось. Убежать от себя невозможно даже волевому человеку, а Котаниро волей никогда не отличался. Кроме того, ему было безумно стыдно говорить о том, что его волновало, отчего он так и оставался со своими потаенными страхами на ограниченной крохотной площадке, прикрученный, привязанный и безмолвный. Ему очень хотелось говорить с людьми! Ему хотелось признаться во всем! Ему хотелось рассказать о Химилле и Ноксид, но поблизости не оказывалось даже тех, кто способен выслушать простую фразу «У меня все нормально». Так вот сильно закрутилась жизнь вокруг.
Возможно, именно поэтому он приходил туда: к трехэтажному зданию на самом краю города, почти за чертой. Далекое от норм морали заведение, пропитанное плесенью и биологическими жидкостями, а так же сложными эмоциями, витающими в узких коридорах и не поддающимися расшифровке.
Он, в отличие от многих, приходил сюда, чтобы выговорится.
@темы: Проза